Особняком — потому что это, пожалуй, единственное в латышской детективной литературе произведение, написанное строго по канонам классического детектива, с соблюдением всех его законов. И несмотря на то, что действие повести В. Лагздыньша происходит в наши дни (она издана во второй половине семидесятых годов) и действуют в ней наши современники, это в общем вполне удавшееся произведение не может служить для характеристики латышского детектива — именно потому, что, являясь по формальным признакам современным и национальным, на деле оно является скорее вневременным и, так сказать, вненациональным — соблюдение законов детектива заставляет автора жертвовать некоторыми качествами, которые делают этот жанр литературой в полном смысле этого слова.
Повесть В. Лагздыньша как бы указывает направление, по которому мог пойти, развиваясь, и весь формировавшийся жанр — и по которому, к счастью, не пошел. К счастью — потому, что в таком случае мы в конечном итоге получили бы некоторое количество условных по сути и неизбежно в той или иной степени подражательных по форме произведений. Но развитие латышского детектива пошло в другом направлении.
Здесь мы, пожалуй, уже вплотную подошли к ответу на поставленный выше вопрос: каковы особенности латышского детектива, позволяющие рассматривать этот жанр в целом как некое литературное явление. Но прежде чем попытаться ответить на него, я хочу еще раз ненадолго отвлечься от темы и вернуться к очень давнему и всем уже, наверное, изрядно надоевшему разговору. Я имею в виду нередкое (если не обычное) для критики стремление выделить детектив в некую категорию «не совсем литературы», или литературы второго, что ли, сорта. Можно (и нужно) не соглашаться с такой позицией — когда речь идет о детективе вообще. И в то же время нельзя не признать, что по отношению к определенным авторам и произведениям такие суждения бывали справедливыми. Отношение «среднего» читателя, зачастую предпочитающего острый сюжет всем прочим литературным достоинствам, а также издательская практика, определенным образом ориентированная на спрос, помогали и продолжают порой помогать появлению на свет произведений, не отличающихся литературными достоинствами. Правда, явление это характерно не только для детектива и — шире — всей приключенческой литературы, не в меньшей мере оно свойственно и фантастике, но в наибольшей степени — самой «серьезной» прозе; в последнем случае оно, однако, воспринимается критикой как-то намного спокойнее — как неизбежные издержки производства, как составная часть литературного процесса, и не дает повода ставить под сомнение литературу вообще. В случаях же приключенческой (и фантастической) литературы то же самое явление дает повод для разговоров о второстепенности данных жанров. Если говорить о корнях такого явления, как возникновение (в любом жанре) плохих книг, то они, вероятно, кроются в том, что будущий автор идет не от внутренней потребности писать — к овладению материалом и мастерством, но наоборот — от наличия материала, понимая конъюнктуры и желания использовать то и другое. Желание и внутренняя потребность — далеко не одно и то же: внутренняя потребность писать определяется чаще всего наличием таланта, желание же может быть вызвано и причинами совершенно иного порядка.
Однако, если говорить о латышской советской литературе и критике, то здесь дело обстоит несколько иначе. Вероятно, такое положение можно объяснить «компактностью» латышской литературы: если количество авторов, профессионально пишущих на данном языке, ненамного превышает две сотни, отношение со стороны всей литературы и критики к каждому ее участнику неизбежно будет более внимательным и бережным, чем когда участников таких — тысячи, и книги издаются не только в одном центре, но и во множестве точек на периферии. Точно так же и отношение к каждому произведению, выходящему в рамках этой литературы, будет более внимательным.
Это, разумеется, совершенно не значит, что критика в такой литературе будет состоять из одних только похвал. Это значит лишь, что произведение любого жанра будет замечено, проанализировано и оценено «на равных» со всеми прочими, и автор не будет уже априори ощущать своей ущербности, если он пишет тот же детектив — по сравнению с теми, кто пишет, допустим, на производственную или военную тему (при всей условности данной терминологии, условности, которую все мы отлично понимаем).