Впрочем, обстановку нельзя было назвать совсем уж привычной. Зеленый океан с островками крыш, едва различимых в серой мгле, дарил ощущение секретной миссии над суровыми морскими волнами. Дело несколько портила обширная лысина Октябрьской площади, над которой я и парил, осваивая прелести горизонтального скольжения. Временами мне казалось, что Лаура рядом со мной, и я не старался прогнать секундные миражи, хотя отлично понимал, что королеву сейчас прячут в необозримых просторах моей (как любит выражаться "Студенческий Меридиан") "Alma Mater".
Не хуже Чкалова я спикировал к фасаду и прошелся в бреющем полете мимо огромных окон четвертого этажа. Мне повезло, расчет на студенческую безалаберность оправдался на все сто. Если принцип экономии электроэнергии учащимся составом худо-бедно соблюдался, то закрывать за собой окна было уж воистину не царским делом. Таким образом через полуоткрытое окно я проник в обширную аудиторию No 426.
Когда-то ее облик соответствовал исконным понятиям, где полукруглые ряды возносились к потолку, вмещая как можно больше студентов. Единственным неудобством такой архитектуры являлись те случаи, когда сидящему посредине вдруг срочно требовалось покинуть комнату. И тогда добрая половина ряда с недовольными стонами выползала с насиженных мест, давая страждущему возможность удалиться, а злая половина с торжеством отсчитывала потерянные минуты лекции.
Теперь же аудиторию заполняли стандартные двухместные парты, казавшиеся несколько пришибленными на фоне уносившихся вверх стен. Где-то у потолка виднелся ряд портретов известнейших ученых, скрытых теперь ночными тенями.
Также аудиторию украшала гигантская таблица Менделеева. В незапамятные времена кто-то сильной и отважной рукой запустил в нее недожарившуюся котлету из институтской столовой, перекрыв тем самым все возможные нормы ГТО. А несостоявшееся произведение кулинарного искусства так и осталось на недостижимой высоте в одном ряду с водородом и гелием.
Как и следовало ожидать, я находился в абсолютном одиночестве. Неделей-двумя раньше здесь можно было найти перезанимавшегося абитуриента, не сумевшего добраться до общаги в виду полного отсутствия сил. А ближе к Новому году здесь кучковались бедолаги, запустившие учебу и перешедшие теперь на круглосуточный режим подготовки к сессии. В те времена еще не ставили замки на двери аудиторий и не издавали строгие приказы о недопущении нахождения лиц на институтской площади в период с 22.00 до 7.00. Поэтому ничто не помешало мне покинуть гостеприимную аудиторию и оказаться в полутемном коридоре.
Я шел к сгустившемуся мраку поворота. Мгла скрывала и номера комнат и разметку на полу, предназначенную то ли для установки геодезических приборов на лабораторных работах, то ли для чего-то вовсе недоступного моему пониманию.
Миновав площадку, где лестничные пролеты уводили вверх, к чердаку, и вниз, на предыдущие этажи, я осторожно заглянул за угол.
Пустота и тьма. Достаточно было всего одного взгляда, чтобы понять, что в коридоре отсутствовал кто бы то ни было (кроме мышей и тараканов в ограниченном количестве). Бессмысленно протопав до конца коридора, где в аудитории No 447 с лекции по высшей математике когда-то началась моя учеба в институте, я добрался до лестницы и двинулся вниз, еще хорошенько не понимая, что предпринять дальше. Для путешествия по подвалу я еще не дозрел и поэтому покинул лестницу, приблизившись к читальному залу на первом этаже.
Я всегда завидовал главному корпусу за то, что он располагал таким прекрасным помещением. В отсутствии пары или при нежелании идти на скучную лекцию любого студента до десяти вечера ждали гостеприимные просторы читального зала, где можно было спокойно готовиться к любому мероприятию, будь то экзамен, или зачет, или просто загородный выезд на природу. В холодные зимние дни здесь собирались огромные массы народа, не отважившиеся на прогулку в ЦУМ или ближайший пивбар. Кто-то читает, кто-то тихонько спорит, кто-то тащится, грея старые кости у жарких чугунных батарей, а в уголках спокойно спят товарищи, уставшие от шумной ночной жизни. Мы же на комплексе были напрочь лишены всех этих удовольствий. А простоять полтора часа, свободных от несостоявшейся лекции, в промерзшем коридоре без единого стула, поглядывая в окно на заснеженный лес, считалось изысканной пыткой нашего далекого от городской жизни корпуса.
Прервав приятные и не очень воспоминания, я обнаружил, что читальный зал закрыт. Неудивительно, ведь и за ним несомненно было закреплено какое-нибудь материально-ответственное лицо. Прислушавшись, я не обнаружил за дверью ни малейшего шороха, ни крошечной подсказки о местонахождении королевы. Ничего не оставалось, как сунуть бесполезные руки в карманы и отправиться в дальнейшее путешествие.
На всем протяжении коридора первого этажа горело дежурное освещение, разгоняя мрак и тайны. Так, без приключений, я достиг фойе, спрятавшись за киосками "Союзпечати".
Моему взору представился ночной командир главного корпуса. Уютно устроившись перед голубым экраном, на мягком стуле за стойкой спокойно похрапывал старичок-вахтер с угрожающих размеров красной повязкой на рукаве серого в крапинку пиджака. Подобно безмолвным, но преданным адъютантам, мое появление встретили настороженными взглядами три разномастных кота. Впрочем, уяснив, что я никоим образом не претендую на их мисочку с рыбой, они вновь опустили головы и закрыли глаза. Покой сонного царства стремился разрушить только поток льющихся из динамика телевизора звуков:
Сам себя считаю городским теперь я.
Здесь моя работа, здесь моя семья.
Но все так же ночью снится мне деревня.
Отпустить меня не хочет Родина моя.
Мимолетным взглядом оценив фирменные джинсы и рубашку с нашивочками заливавшегося с экрана певца, я догадался, что он ни за какие коврижки не вернется обратно в деревню. Однако мелодия прекрасно заглушала мои шаги, так что и от такой песни имелась польза. Миновав опасное место, я благополучно обследовал запертые двери спортзала, куда и в дневное время обычным студентам путь был заказан, а затем отправился наверх, намереваясь обходными дорогами вернуться к смежным корпусам и попытать счастья там. Самый подозрительный кот увязался было за мной, но не рискнул упускать мисочку из пределов видимости. А ноги несли меня по второму этажу.