Пришлось вспомнить старинный рецепт. Бронзовые изделия приобретают благородный темный оттенок после интенсивной обработки обычной мочой.
Бюст срочно переволокли в мужской туалет. Среди сотрудников распространили устную, строго секретную (чтоб, не дай Бог, не просочилась за стены) директиву. В смысле – ни капли ценного продукта мимо нужного объекта.
Через неделю изделие приобрело необходимый товарный вид. Чекисты на радостях даже не затянули с оплатой. Что было, конечно, большим культурным событием местного масштаба.
Откатавшись намеченное время, мы вышли перекурить и продолжить движение в пешем строю. Мороз явно усиливался. Пронзительный холодный ветер выбивал слезу не хуже любовного мексиканского сериала.
– Ну что, пора уже и позвонить – заметил Сережа.
Я заковылял было в нужном направлении.
– Ты куда это? – удивился Красовский.
– Вон же автомат.
– Ты что, больной?
Сережа решительно толкнул дверь ближайшего магазина. Подошел к выставленным образцам одежды. Оценивающе помял в кулаке рукав многодолларового костюма. И по-хозяйски обратился к продавщице:
– Девушка, вы не позволите нам позвонить? Я композитор Красовский. Лауреат, между прочим, фестиваля «Лучшие песни года». А это мой поэт. Нам нужно срочно связаться с Стояном Берберовым.
Я был уверен, что нас выкинут наружу раньше, чем Сережа закончит просьбу. Даже на всякий случай занял стратегически выгодную позицию у дверей. И грубо ошибся.
Все-таки есть люди, чье нахальство окружающие воспринимают как должное. Девушка с благоговением поднесла телефон на длинном шнуре. Красовский яростно набрал номер и сдержанно побеседовал.
– Алло, алло, я могу поговорить с Стояном? Отдыхает? Через какое время можно позвонить? Через два часа? Спасибо, всего доброго.
Мы разочарованно поблагодарили любезную продавщицу и потопали убивать время по второму кругу.
Настроение потихоньку портилось.
Я вообще не слишком люблю чего-то ждать. Меня угнетает ситуация, когда рушатся планы и не знаешь, что делать дальше. Плюс постоянно гложет дурацкая мысль, что ожидание окажется напрасным. И будет обидно за выброшенный на ветер кусок молодой красивой жизни.
Мне пересказывали уникальную сценку – когда перед очередным большим праздником в Питере на многих улицах меняли дорожное покрытие.
Возле трамвайной остановки стоял мужик и достаточно отборно выражал мнение, в каком именно месте он все вокруг видел. Ему, естественно, сделали замечание: зачем же так грубо? Мужик возмущенно оправдывался:
– Блин, я час стою на этой долбаной остановке, только сейчас заметил, что рельсов нет!
Наша с Красовским ситуация отличалась примерно такой же особой бестолковостью.
Новое путешествие на троллейбусе положительных эмоций не добавило. Холод свирепствовал. День тянулся, как будто мечтал стать полярным.
Сережа впал в угрюмую меланхолию. Особенно после того, как еще раз позвонил Берберову и опять выслушал невнятный ответ про пару часов.
Мы ознакомились с близлежащими магазинами, хватанули на лютом морозе каких-то сомнительных уличных пирожков и поняли, что сил двигаться дальше уже не осталось.
– Ничего, сейчас отдохнем. – утешил Красовский. – Есть тут одно место.
Одним местом оказалась гостиница «Украина». С распадом Союза полноправно ставшая интуристской.
Что Сережа наплел швейцару, я не разобрал. Но нас пропустили без малейшей дополнительной взятки.
Мы поднялись на лифте и оказались в набитом солидными кожаными диванами холле.
Красовский двумя фразами обаял дежурную по этажу и завладел телефоном. Я тихонько разулся и пристроился отдыхать. Не обращая внимания на снующих горничных и возможных украинских иностранцев.
Подумал, что к моим гостиничным приключениям добавилось еще одно. Не самое, правда, запоминающееся.
Самым запоминающимся был случай в Донецке.
Мы приехали туда на фестиваль юмора. Все было прекрасно организовано. С нами даже полностью и вовремя расплатились.
Хозяева не учли лишь одного: самолеты в Ленинград летали через день. После фестиваля нам еще сутки предстояло ждать рейса. В подвешенном состоянии, поскольку срок гостиничной брони кончился.
С огромным трудом, с привлечением сомнительно деловых знакомств, удалось отстоять один из двух номеров. Тот, в котором жили Сережа Мартинсон с Андреем Муравьевым. Мне и Илье Нейману выдали раскладушки и разрешили туда подселиться.
Жить вчетвером в двухместном номере несладко, но выхода не было.
На радостях, что все обошлось, мы закатили грандиозную пьянку. Закупили незнакомого зелья под названием «Гуцульский напиток». Клюнули на экзотику.
Оказалось – страшная гадость. Что-то вроде самогона из перца, смешанного с машинным маслом. Пить совершенно невозможно. Но мы пили.
В конце концов мы с Ильей завалились спать, а Сережу и Андрея потянуло на подвиги.
Они, как хозяева, уступили нам кровати и пошли дурить голову дежурной по этажу. Демонстрировать молодецкую удаль и половой экстремизм. Обаяли ее до такой степени, что та рискнула своим ключом открыть им чей-то забронированный, но еще пустующий номер. Потом закрыла их снаружи. Дескать, пусть ребята нормально, без тесноты отдохнут. А утром она их выпустит.
Она решила, что до утра туда никто не будет вселяться. И ошиблась.
Сережа с Андреем, не торопясь, улеглись на кем-то оплаченных местах. Погасили свет. Уже начали дремать. И тут раздался щелчок дверного замка.
В номер по-хозяйски вошли две дамы. Потоптались в коридоре, сняли плащи, вяло разговаривая, прошли в комнату. Включили свет и обомлели.
Они были уже в том возрасте, когда житейские интересы мешают тяге к прекрасному.
– Что такое? В чем дело? – грозно спросила та, что побойчее.
Андрей с усилием оторвал голову от подушки и объяснил:
– Это новая услуга. Называется «Мужики». Стоимость пять рублей сорок копеек в час. Согласно прейскуранту.
– Входите, располагайтесь, – радушно предложил проснувшийся Сережа. – Как-нибудь поместимся. Если хотите, можно раскладушки принести…