– Датый?
– Это сокращенно от очень хороший.
– Ясно. Вино-то раньше времени не кончится?
– Должно хватить, – с сомнением сказал Боря. – Ну, пока!
Творческий человек принципиально обязан увлекаться до полного самозабвения. Независимо от того, красит ли он забор или создает монументальный реалистический роман «Братья Каломазовы».
Поэт Семен Семеновский рассказывал про случай с Олегом Гришиным. Тем самым, которому приписывают сочинение самой первой рифмованной страшилки, и кого, соответственно, называют родоначальником популярного нынче жанра.
Гришин пробивал выпуск первой и единственной своей прижизненной книги в издательстве «Детская литература». И как раз в это время шел чемпионат мира по футболу.
В знаменитом матче Франция – Германия вратарь немцев Тони Шумахер, выбивая мяч, крепко приложился кулаком к физиономии француза Батистона. Удар получился смачным, француза уволокли на носилках.
Под влиянием телевизионных футбольных баталий Олег решил дополнить рукопись только что созданным стихотворением.
Семеновский оказался свидетелем уникальной сцены между автором и редактором.
– Это про футбол, – объяснял Гришин. – Его дети любят и понимают. Им будет интересно.
– Н-да, – хмыкнул редактор. – Детям, конечно, интересно… Особенно, вот это:
И ему вратарь Шумахер
Выбивает челюсть на хер!
А я потом куда партбилет положу? Туда же?
В купе к моему приходу уже сложилось представление о героической работе лауреатов песенных конкурсов.
Румяный от внутренней энергии Красовский пылко излагал фрагменты автобиографии смешливой девушке-попутчице. Еще один счастливый обладатель койко-места расслабленно дрых на верхней полке. Ему чужие творческие успехи были абсолютно побоку.
– За дипломами едем, – небрежно сообщал Красовский. – Отснимемся на ЦТ – и назад. Чего там торчать-то? Ради чьей-то сомнительной популярности? Надо заниматься делом. По-настоящему. Типа – варить сталь. Разгружать уголь. Сочинять песню Сергея Красовского «Шуми, шуми, дубравушка». Кстати, это я…
Девушка на всякий случай вдумчиво хихикала. Ей тоже хотелось выглядеть цельной художественной натурой.
– А это мой поэт…
Сережа на секунду запнулся, размышляя, насколько сильно меня хвалить. И решил, что на всю катушку.
– Гениальный, между прочим. Вот, сочинили с ним новую песню, везем Стояну Берберову.
Девушка сделала вид, что поверила в наше тесное знакомство со знаменитым певцом.
А Сережа, кстати, не соврал. Он знал Берберова, еще когда тот работал в Ленинградском мюзик-холле, где зал собирался на Захарова и Вардашеву. И вот недавно сумел отловить его в Москве. Показал несколько своих мелодий, одну из которых Стоян бездумно назвал симпатичной.
Окрыленный Сережа с надеждой напряг меня придумывать к ней стихи. Это, кстати, жутко трудное дело – сочинять на готовую музыку. Ты как будто связан по рукам и ногам – размером, настроением, интонацией…
Плюс Сережа умеет ставить задачу своеобразно – в плане конкретики и определенности:
– Нужно делать четко под Берберова. Чтоб сразу, еще до исполнения, представлять: жесты, улыбка, взгляд – все его. Чтоб каждому было понятно, что такое может спеть он и только он. Ну или другой певец – если мы ему предложим. А может даже и певица…
Песня, конечно же, была о любви. Поскольку именно она движет миром. Ради нее летят самолеты, плывут теплоходы и тащатся скорые поезда. Мушкетеры обнажают шпаги, а шпионы – душу.
И вообще только истинной любовью рождено любое творчество – от скульптуры Микеланджело до любимой книги Полиграфа Шарикова «Переписка Энгельса с Каутским». Даже в частушке:
На базаре продавали
Чечевику с викою,
Подержи мой ридикюль,
А я пойду посикаю
– легко угадывается по-настоящему большое и сильное чувство.
В данном случае любовь подразумевалась светлая и долгая. К женщине, с которой делишь радость и горе.
Соответственно, песня называлась «Любимая» и была рассчитана на самый широкий круг доверчивых и восторженных слушателей отечественной попсы.
Я ее переделывал раз шесть. С каждым вариантом Сережа знакомил Берберова по телефону.
Что-то Стоян отвергал сразу, что-то – через несколько дней. Пока наконец не сдался и не сказал, что ему в общем, где-то, как будто, по большому счету, с некоторыми оговорками, отчасти, в принципе, можно сказать, в определенной степени нравится.
Мы это расценили как триумф высокого искусства и победу разума над силами тьмы. Сережа записал песню на аудиокассету. Так что еще одной целью нашей поездки было передать ее Стояну. Ну а уж потом с волнением ожидать большого всенародного признания.
(Правда, «Любимую» Берберов так и не запел. Подозреваю, что уже тогда в загашнике у него была раскрутившаяся позже «Милая, родная» – шлягер примерно такого же стиля и настроения, но, увы, не наш. Две практически одинаковых песни, как два медведя в одной берлоге, в репертуаре не уживаются. Так что Стоян просто-напросто незатейливо морочил нам голову. Но мы тогда об этом даже не догадывались.)
На той же кассете была записана наша еще более новая песня «Лапочка». У нее тоже есть своя трогательная история.
Началось все с моего хорошего приятеля – вечного поэта-романтика Андрея Муравьева. Он подрабатывал в отделе юмора газеты «Санкт-Петербургские новости». И однажды при встрече с намеком поделился свежей идеей:
– У нас газета проводит вроде как читательский конкурс на самый тупой песенный текст. Кому ж, как не тебе, уже можно сказать, известному поэту-песеннику, побеждать в этом конкурсе? Получишь японский цветной телевизор!
Мы разработали схему будущего выигрыша. Каждый пишет по десятку текстов. Еще что-то сочиняем вместе. Все стихи подписываем разными псевдонимами. Имеем огромные шансы отличиться и заполучить главный приз без шума и пыли.
Так что «Лапочку» я делал именно как пародию на супер-пупер-шлягер. Отвез ее в «Новости», выслушал порцию комплиментов, бросил взгляд на коробку с телевизором, которая стояла в кабинете замредактора Фокина. И прямо из редакции заехал к Красовскому – он пригласил на мелкое семейное торжество.
После третьей или четвертой рюмки Сережа стал припоминать накопившиеся обиды: