Это было, когда ему ещё только исполнилось 20. Родители Игоря подняли панику, случилось что-то страшное. Рождественский настоял на том, чтобы его мать осталась дома. Он выехал на пустую осеннюю улицу в своей тогда ещё скромной машине. Холодный ветер раскидывал мелкие капли дождя по лобовому стеклу, дворники работали на износ.
В огромный дом ближайших родственников молодой человек въехал через полчаса. Валентина Игнатьевна, мама Игоря, стояла у камина с большим бокалом красного вина. Её била дрожь, кажется, слишком сильная для такой хрупкой женщины. Пётр Васильевич стоял у окна, ровный и печальный, как крошечный солдатик в детстве Георгия.
Два эти человека были так близки Рождественскому, что он едва не задохнулся в их горе.
– Хорошо, что ты приехал.
Валентина Игнатьевна повернулась. На её лице была кромешная пустота и страх, от которого сглотнул бы любой Супермен.
– Что он опять натворил?
– На этот раз… – она вздохнула. – На этот раз это слишком. Ему придётся отвечать за свои поступки, Гоша. Мы с Петром Васильевичем решили вызвать полицию. Ждали тебя, чтобы убедиться в правильности своего решения.
Рождественский вопросительно посмотрел на свою тётю, он ждал подробного описания. Наркотики, драки, пьянство. Чем на этот раз Игорь их всех опозорил? Разбил очередную машину? Подсознание говорило, всё не так просто. То, что случилось, поставило крест на остатках совести Рождественского.
– Он постоянно говорил про Леру, помнишь? Девушка с факультета журналистики, похожая на Эдит Пиаф, – Гоша кивнул. – Она так и не отреагировала на его ухаживания. Сказала, что он слишком ветренный.
– И?
– И он привёз её к нам домой, чтобы уговорить.
– Да опомнись ты, чёрт бы тебя побрал! – закричал Пётр Васильевич, резко повернувшись в своих неуместно пушистых тапочках. – Твой драгоценный сыночек похитил девушку! Похитил, понимаешь? Связал и приволок в свой дом, потому что она не захотела с ним трахаться!
– Замолчи!
Валентина Игнатьевна закрыла лицо рукой, вино в её бокале пятнами отпечаталось на молочной юбке. Конечно, для её такой нежной и благородной натуры выходка сына оказалась слишком. Он и раньше умудрялся отличаться от родителей. Не интересовался семейным делом, не любил культуру, плевал на семейные связи. Именно так и происходит, когда у детей слишком много пряников и слишком мало кнутов. Два духовных и мягких человека, выросшие в строгости и рамках, наивно полагали, что их сын получит то, чего сами они были лишены, что он вырастет счастливым. Но как говорят, пустая голова – мастерская дьявола.
– Я всё улажу, – Гоша аккуратно дотронулся до плеча Валентины Игнатьевны. – Я сам всё улажу. Поезжайте куда-нибудь подальше.
– Я останусь здесь, – приглушённо отозвался Пётр Васильевич. – Я буду сам давать показания против этого подлеца. Ему ничего не сойдёт с рук. Больше не сойдёт. Хватит.
– Я понимаю, – Гоша развернулся к нему. – Но вы же мне доверяете? Нельзя просто так взять и разрушить всё, что у нас есть. Мы ведь семья, а значит поступки одного влияют на других.
– Вот именно. Но ему нет дела.
– А нам есть, – он перемялся с ноги на ногу. – Вы же знаете, что если пресса получит шанс, от нас не отстанут. Его посадят, а ваши конкуренты как стервятники набросятся на упавшие акции. Мне всё ещё нечем вас поддержать финансово. А это значит, что придётся менять привычки и способность прямо смотреть в лицо людям. Кому от этого будет лучше? Игорь вернётся ещё более озлобленным.
– Что ты предлагаешь?
– Дайте мне самому разобраться, а вы просто уезжайте.
А дальше было напуганное лицо девушки в кабинете Петра Васильевича. Она поджимала ноги под себя и бросала беспокойные взгляды на охранника. Рождественский отчётливо помнил синяки на её теле и загнанное чувство, которое всего на секунду передалось ему. Долгий, упорный разговор, полный сочувствующих фраз, предложениях о компенсации и лёгких намёков на отсутствие реальной возможности наказания для Игоря. Она бы согласилась на что угодно, лишь бы её отпустили домой, но Рождественский объявил при ней слежку, чтобы на всякий случай избежать возможных попыток обращения в полицию.
Потом он увидел Игоря. Он сидел с охранником в своей комнате. Одинокий, разломленный с покрасневшими от слёз безумными глазами. В этих четырёх стенах было столько отчаяния, столько боли, что Рождественский автоматически опустился на колени и обнял брата.
– Я здесь. Всё хорошо.
– Брат…
– Я здесь. Всё будет хорошо. Я всё улажу.