— Алчность начинается не наверху, а внизу, — добавил он и засмеялся.
— Шнайдер давно уже держится особняком, только издали за всем наблюдает, — сказал другой и показал головой на дверь, которая вела в вестибюль к туалетам.
Я обернулся: Шнайдер стоял, прислонившись к косяку двери, и смотрел в прокуренный зал, как судья на линии, который строго следит, чтобы никто не оказался вне игры. Он попытался пустить кольцами дым к потолку, но это ему не удалось, потому что работал вентилятор. Шнайдер был стройным и худощавым, с темными, коротко остриженными волосами; мне он вспоминался ниже ростом, более коренастым. От Матильды я знал, что он живет в одном из западных предместий, где-то здесь неподалеку.
Я поднялся и пошел прямо на него, как будто направлялся в туалет. При этом как бы нечаянно задел его, от легкого толчка у него выпала из руки сигарета. Он затоптал окурок каблуком. Я протянул ему свою пачку, он молча вытащил сигарету.
— В знак компенсации, — сказал я.
— Спасибо… Да, тоже нелегкий труд, — произнес он, показав на висевшие у меня на шее камеры. — Фотограф уж, конечно, каждый день на десяти свадьбах.
— Если бы только на свадьбах, — ответил я, стыдясь своей неуклюжей попытки завязать знакомство. — Я вас уже однажды видел… Постойте, постойте, припоминаю… Да, вот именно: на похоронах. Похоронах Бёмера. Вы там произнесли речь, а несколько сот человек зааплодировали. Меня пригласили сфотографировать…
— Не все аплодировали. Многие тихо скрипели зубами… Но вот фотографа я что-то не заметил.
Только теперь я постепенно стал понимать, что в самом деле разговариваю с отцом Матильды. Ему было примерно лет сорок пять, симпатичный мужчина, несмотря на слегка насмешливую улыбку у рта.
— Может быть, вы потому меня не приметили, что я стоял несколько в стороне, чтобы не мешать траурной церемонии. Я был не от газеты, — нагло соврал я. — Сыновья покойного попросили меня, так сказать, для семейного альбома.
— Из близнецов могло бы кое-что получиться, если бы они не были так ужасающе наивны.
— Все-таки они наследники не малого состояния, насколько мне известно из газет. Думаю, что оба они будут теперь вашими начальниками. Так ли это?
— За похоронные фотографии вам хотя бы хорошо заплатили?
— Как обычно.
Он казался раздраженным и отвечал с неохотой. Я чувствовал на себе его испытующий взгляд и разыгрывал простачка, хотя меня уже бросало в жар.
— А какое, собственно, вам дело до моих начальников? — спросил он.
— Никакого, конечно. Мне поручили сфотографировать здесь правление. Тем не менее я все еще под впечатлением вашей речи у могилы Бёмера. Не всякому удается сорвать аплодисменты всех участников похорон.
— Вы что, не слышали? Я же вам сказал, что некоторые втихаря скрипели зубами — так же как и здесь. При случае вы можете сами это услышать, ведь для тех, кто сидит за столом президиума, дело идет не о партии, а прежде всего о них самих. Держу пари, что никто из них никогда не читал Годесбергской программы[4]. Бедная Германия. Если они когда-нибудь взлетят на несколько ступенек вверх, что тогда будет! Пока опасности еще нет. Пока они еще на самой низкой ступеньке, где только расклеивают плакаты, но если они в самом деле окажутся наверху, в этой стране и в такой большой партии возможно все, тогда они наверняка спутают двадцатый век с восемнадцатым, поскольку именно туда их тянет… Пошли, пора уходить. Болтовни сегодня уже не предвидится, разве что увидим, как они варятся в собственном соку. Этот сок для муниципальных стратегов все еще самый сладкий. Жаль только, редко в нем кто-нибудь захлебывается.
Не долго думая, Шнайдер взял меня за руку и повел прочь. Уходя из зала, я заметил, что кое-кто из присутствовавших подозрительно смотрел нам вслед.
На улице было холодно и сыро. Я молча шел рядом со Шнайдером по поселку, каких существуют тысячи; хотя Шнайдер был на полголовы ниже меня, я с трудом поспевал за ним. Он даже не спросил, как меня зовут.
Шнайдер жил в трехэтажном доме уже устаревшей постройки. Краска с двери в коридор облупилась; когда я вытирал ботинки, с половика поднялась пыль. Его квартира располагалась на первом этаже слева. Это была самая обычная квартира с дешевой мебелью, все выглядело мрачно и неряшливо, убогая обстановка напоминала скорее ночлежку. Дверца стенного шкафа была распахнута, в нем стояли только два пивных стакана.
— Садитесь и не разевайте рот. Моя жена год тому назад ушла и забрала с собой все, что можно было унести.