— Все это какой-то бред, — сказала она наконец. — Ты обязательно должен отказаться. Этот человек перед смертью лишился рассудка. А я, если ты согласишься, стану в глазах его семьи вымогательницей наследства. Кто я такая, что ради меня тебя выдвигают на должность, которая тебе совершенно не подходит? Я десять лет жила в доме Бёмера, десять лет была прислугой на правах члена семьи, но не больше. Ни при каких обстоятельствах ты не должен соглашаться. Иначе поставишь себя и меня в смешное положение. Ты фотограф, до завода еще не дорос. Бёмер продолжает выкидывать фокусы даже после смерти.
— Но я уже согласился, — сказал я. — Не могу же я отказываться от того, что вообще еще не решено.
— Ты не отказался? Ты не смеешь так меня обидеть! Ни в коем случае. И вообще, кто ты такой? Что за путаницу вносит во все эта смерть…
— Послушай, Криста: близнецы хотят продать завод одному американскому суперконцерну, который продержит его еще года два, а потом прикроет эту лавочку, во-первых, потому, что избавится наконец от конкуренции, а во-вторых, потому, что клиентура у него останется и цены он сможет тогда, не имея конкурентов, определять сам. Теперь что касается меня: ты сама сказала близнецам, что освоить можно все, в том числе и работу на заводе. Я тоже это могу.
— Ларс и Саша могут, но не ты же, фотограф…
— Я много лет был бухгалтером, прежде чем взялся за фотокамеру. Это ты знаешь не хуже меня. Я мог бы сегодня стать прокуристом, если бы моя фирма не обанкротилась…
— Что ты понимаешь в электромоторах?!
— Но многое в дебете и кредите. Пойми же, твой сводный брат просто хотел сделать тебе приятное, и ничего больше.
— Я не требую никаких подношений. Я хочу только покоя. Господин братец прекрасно все придумал: сначала использовать меня как няньку, а потом сделать моего мужа одним из главных надсмотрщиков на своем заводе. Даже из могилы он заставляет всех плясать под его дудку. Но я не кукла, меня нельзя дергать за шнурок.
— Завтра я поговорю с этим Шнайдером, — сказал я.
— Этого ты не сделаешь! — вскричала она и убежала на кухню.
Я слышал, как она разгружала сумки и открывала холодильник: очевидно, опять притащила кучу снеди из своего «лучшего дома».
— Тяжелый был день, — вздохнула она, снова усевшись рядом со мной. — Суета, сплошная суета. Давай поговорим обо всем завтра. Что ты подаришь мне на рождество?
— Я использую праздники, чтобы поснимать замки. Ведь ты все равно будешь на работе. Надеюсь, что пойдет снег, тогда мой альбом, можно считать, готов.
— Зато я буду свободна в канун Нового года и на сам праздник.
— Тогда давай поедем с тобой на три-четыре дня в Зауэрланд.
— Там все места в гостиницах распроданы еще несколько недель назад. Лучше останемся дома. Ты будешь работать над своим альбомом, а я буду спать. А в новогодний вечер зажарю нам роскошного гуся.
Она прижалась ко мне и тут же заснула. Я боялся пошевельнуться. Лишь когда у меня начали затекать ноги, я растолкал ее.
Вахтер был маленький лысый человек, лет шестидесяти, в толстых роговых очках, он немного волочил правую ногу. После того, как я заявил, что договорился сфотографировать господина Шнайдера для газеты, он любезно объяснил, как пройти в производственный совет. На предприятие можно проникнуть довольно легко, если предъявишь удостоверение представителя прессы и на шее у тебя висят две фотокамеры. Люди слишком охотно верят в собственную значимость, когда дают разрешения, которые давать не вправе.
Я пересек двор, пытаясь вспомнить, как выглядело все здесь десять лет тому назад. Мостовая, во всяком случае, была прежней.
Позади четырехэтажного здания заводоуправления я быстро отыскал вход в помещение производственного совета. На двери висела табличка: «Входить без стука». В коридоре с потолка свисал зеленый указатель с надписью: «Приемная». Убогая меблировка, на столе газеты и журналы, газета «Вельт дер арбайт» и журнал профсоюза металлистов. На торцовой стене, против входной двери, висели два черно-белых портрета: на одном был изображен Хайнрих Бёмер, в возрасте лет сорока, на другом — пожилой господин с бакенбардами, наверное отец Бёмера. Во всяком случае, сходство было налицо, а линии носа и рта на втором портрете напоминали Кристу.
Я сел и положил на стол фотоаппараты. Прежде чем я обдумал, что делать дальше, дверь открылась, и вошел какой-то молодой человек.
— Что вам угодно? Вы договаривались? — спросил он.
— Я жду господина Шнайдера.
— Он знает, что вы здесь?
— Нет, но тем не менее это важно. Моя фамилия Вольф.