— Подкуп?
— Называйте это как угодно, не возражаю. Я бы назвал это укрощением огня. Зато на заводе будет порядок, ведь после этих писем в коллективе происходит брожение. А когда начинается брожение, то недалеко и до взрыва. Но вы могли бы помочь мне предотвратить его.
— Но как?
— Мне бы хотелось, чтобы вы были здесь целый день. Повесьте свои камеры на гвоздик, фотографов у нас хватает. А здесь речь идет о нашей модели…
— Я не смогу заменить Гебхардта, если вы на это намекаете, но я могу представить себе жизнь без фотокамер, если мои обязанности на заводе будут четко определены.
— Господин Вольф, откровенность за откровенность: у меня сейчас и в личной жизни большие неприятности. Обычно говорят: тот, кто не может решить свои личные проблемы, тем более не справится со служебными. В этом есть доля правды. Не знаю, как все получилось. Неожиданно от меня ускользнула дочь и переехала к человеку, который годился бы ей в деды. Он баловал ее, как голливудскую кинозвезду. Но есть кое-что еще, что угнетает меня и о чем я не могу молчать. С тех пор как я стал директором завода, мне время от времени звонит моя жена. Требует денег, думает, что я купаюсь в деньгах. Если я ей что-нибудь дам, то никогда от нее не избавлюсь, если ничего не дам, то она станет мстить, подтвердит, например, под присягой все, что сказано в письме Гебхардта. А оно когда-нибудь наверняка попадет ей в руки. Тогда на мне можно будет поставить крест, а вместе со мной, что весьма вероятно, погибнет и дело. Во сне я отчетливо слышу смех наших противников и грохот разрушающейся модели.
— Может, адвокат сумеет договориться с вашей женой?
— Когда люди не знают, что делать, они бегут или к адвокату, или к священнику. Я хочу уладить все без адвокатов. Для этого мне нужна моя дочь. Прошу вас, поговорите с ней. Она должна засвидетельствовать правду, если в этом будет нужда. И вы бы сослужили заводу хорошую службу. Поговорите с моей дочерью. Она не только красива, но и умна. Теперь мне нужен ум, который вложил в нее Хайнрих Бёмер.
— А как насчет моих обязанностей в правлении?
— Они определены.
— Какие же?
— Пожарная охрана и аварийная служба.
— Не самое худшее.
«Привет, Вольфик! Может быть, ты пытался отыскать меня, я вот только спряталась и нахожусь сейчас в квартире Хайнриха в Дюссельдорфе-Оберкасселе. Если сможешь, приезжай, пожалуйста, ко мне первого мая. Привет! Матильда».
Ниже стояли название улицы и номер дома в Оберкасселе.
Я несколько раз перечитал это коротенькое письмо; кошка мурлыкала у моих ног, уже проявляя нетерпение оттого, что я не сразу наполнил едой ее миску.
Указанный Матильдой адрес я нашел с трудом; на табличке рядом со звонком стояла фамилия Бёмера. Квартира, обставленная без всякой роскоши, состояла из одной большой комнаты, ванной и кухонной ниши. Она напоминала скорее стандартное жилище, которое за большие деньги сдают одиноким людям.
— Я уже столько дней волнуюсь за тебя, а ты сидишь здесь и наслаждаешься прекрасным видом на Рейн, — сказал я.
— Вид — это не главное. Здесь жил Хайнрих, когда приезжал в Дюссельдорф в театр или в оперу. Он не жаловал гостиниц, останавливался в них только, если было необходимо по деловым соображениям… Не сверли глазами стены, садись наконец. И если ты думаешь, что Хайнрих снял это для меня, то ошибаешься. Я, правда, была здесь с ним несколько раз, и у меня есть свой ключ, но квартира нужна была Хайнриху главным образом для себя. Он не любил ездить после театра домой.
Я не мог удержаться, чтобы не заметить:
— Когда есть деньги, можно оплатить любую прихоть.
— Уже известно, кто написал письмо?
— Твой отец случайно это открыл. В моем присутствии. Это был — держись! — Гебхардт.
Но Матильда лишь утвердительно кивнула, как будто давно об этом знала.
— Так я и думала. Круг неумолимо смыкается, — тихо сказала она. И, помолчав, добавила: — Теперь я вернусь к отцу. Надеюсь, он еще хочет этого… Что предпринял он в отношении Гебхардта?