И вот я, мужчина пятидесяти одного года, стоял перед грудой картонок в квартире, в которой чувствовал себя хорошо только потому, что в ней жила самая очаровательная женщина, какую я только встречал в своей жизни, и размышлял о том, как я сюда попал.
Я опрометчиво упрекнул свою жену в незаконном рождении, упрекнул в том, что причина перевернувших нашу жизнь событий заключена в ней, и не мог признаться, что все это время думал только о Матильде. Сделалась ли жизнь с Кристой для меня слишком душной? Во всяком случае, она была из тех женщин, которые не признают жизни без порядка.
И вдруг я засмеялся, хотя все во мне противилось этому. Я смеялся, сам не зная почему, катался по полу и смеялся, а когда наконец взглянул вверх, то увидел перед собой огромные глаза Матильды.
— Что с тобой, Вольфик? — спросила она.
Я сел на пол и ответил:
— Да нет, ничего. Мне просто хорошо, никогда не было так хорошо.
Это не был сон, Матильда на самом деле стояла рядом.
— Ну, давай разберемся, — сказала она. — Вставай и веди себя, как подобает мужчине твоего возраста.
За несколько минут она навела порядок, разложила мое имущество по шкафам и ящикам. Я был в восхищении, но не отваживался сказать об этом, только заметил:
— Хотя это твоя квартира, Матильда, но это не значит, что ты можешь так просто приходить и уходить, пока я здесь. Я буду платить тебе за аренду, чтобы между нами была полная ясность.
— Не важничай. Кто-то должен о тебе заботиться, а я делаю это из чистого эгоизма. Заводу не нужны люди, которые оплакивают рухнувшую семейную жизнь… На кухне стоит стиральная машина, посудомойка и гладильный автомат. Если твоя жена не совсем тебя испортила, то ты один со всем справишься.
— А где машина, которая разложит за меня вещи и расставит посуду?
— Значит, совсем испорчен. Я всегда говорила: цель домашних хозяек сделать своих мужей от них зависимыми. Тогда их господство безгранично.
Она поставила пластинку и была настолько тактична, что надела наушники, легла животом на ковер и дирижировала обеими руками, опершись на локти. Я ничего не слышал, поэтому ее движения казались смешными.
«Если она не уйдет сама, — подумал я, — я выставлю ее за дверь».
Потом я лег рядом с ней. Она повернулась на бок, неподражаемо улыбнулась, сняла наушники и положила их между нами. Теперь я услышал Моцарта.
Когда музыка смолкла, Матильда погладила меня по лицу и сказала:
— Знаешь, Вольфик, я, наверное, опоздала родиться лет на двести. Чудесное было время, когда сочиняли такую музыку.
— Но люди тогда голодали, — возразил я.
— Родилась слишком поздно, но раз уж это так, то я хотела бы умереть в тридцать шесть лет, — сказала Матильда. — А сегодня я пришла только затем, чтобы передать тебе, что вечером члены правления собираются в доме моего отца.
Она поднялась и весело посмотрела на меня сверху вниз.
— Встань, лежа ты смешон… Сегодня вечером горячего не будет, только холодные закуски. Служебная машина заедет за вами и всех соберет. Отец так распорядился, чтобы можно было выпить.
— Почему же ты просто не позвонила?
— Ты не слишком галантен. Думала, ты обрадуешься, если я явлюсь собственной персоной… Шоферу я сказала, чтобы он заехал сюда сегодня вечером. В конце концов, моя квартира уже не засекречена.
— Это было неумно. Шофер станет рассказывать, что позвонил фройляйн Шнайдер, а вышел Вольф. Через пару дней об этом будет знать весь персонал.
— Ну и пусть, — отмахнулась Матильда.
— Я не собираюсь вечно оставаться в твоей квартире. Она для меня слишком фешенебельна, действует расслабляюще, а ты не долго продержишься у отца. А что ты вообще собираешься впредь делать?
— Нашел о чем волноваться! Может, я открою магазин грампластинок или соблазню одного из близнецов, а может, совершу чудовищную глупость.
Мы пили вино и черпали ложками вкуснейший густой овощной суп, который по заказу Матильды доставили из ближайшего итальянского ресторана. Шнайдер, бойко жестикулируя, изображал веселость; его болтливость наводила на мысль, что перед заводом открылось безмятежное будущее. Мы говорили о футболе, немного о политике и много о смысле и бессмысленности забастовок, о холодном лете и об ожидаемом плохом сборе винограда — неисчерпаемая тема, поскольку все мы, за исключением Хётгера, были любителями вина. О заводе и о недавних событиях почти не упоминали. Собственно говоря, мы вели себя как случайно собравшиеся в баре гостиницы люди, боящиеся скуки. Не хватало только неизбежных в таких случаях мужских анекдотов.