– О, прекраснейшая из дочерей Отца Тибра, пусть приснятся тебе самые сладкие сны!
Я продолжала сидеть, ибо не в силах была не только встать, но и пошевелиться.
– Немедленно убирайся! – прошипела мать с какой-то странной усмешкой.
И я, поспешно вскочив, выбежала из зала босиком – мне было неловко надевать сандалии, которые я незаметно сбросила под столом. Уже в коридоре я услышала, как Турн что-то сказал мне вслед своим звучным голосом, но со страху слов не разобрала. В ушах у меня стоял звон. Когда я вылетела во двор, ночной воздух подействовал на мое разгоряченное лицо и тело, точно ушат холодной воды; у меня даже дыхание перехватило, а по спине пробежал озноб.
На женской половине меня, разумеется, тут же окружили служанки; все они, старые и молодые, на разные голоса твердили, как великолепен и царствен этот молодой правитель, как он строен и хорош собой, как он повесил у входа свой шлем, огромный меч и позолоченный бронзовый доспех, широкий, как у великана. Потом они принялись выспрашивать у меня, что Турн говорил за обедом и понравился ли он мне. Но я была не в силах отвечать им. На помощь мне пришла Вестина: она разогнала женщин и заявила, что у меня озноб и мне надо поскорее лечь в постель. Но лишь после того, как мне удалось-таки убедить Вестину, что со мной все в порядке, я наконец осталась одна в своей маленькой тихой спаленке и, спокойно вытянувшись в постели, смогла оглянуться назад и подумать о Турне.
Конечно, глупо было спрашивать, понравился ли он мне. Молодая девушка, знакомясь с мужчиной, причем красивым мужчиной, царем, а возможно, и своим первым женихом, не может сказать, нравится он ей или нет. У нее бешено стучит сердце, бурлит кровь, и видит она только его и ничего больше не замечает: возможно, именно так кролик видит охотящегося на него коршуна; возможно, именно так земля видит небо, нависшее над нею. Я же смотрела на Турна, как осажденный город смотрит на красивого воина, предводителя вражеской армии, уже стоящей у городских ворот. Одно то, что он сидит у нас за столом, что он специально прибыл в Лаврент, и ужасало, и восхищало меня. Я понимала: теперь все переменится и никогда больше не будет прежним. Но пока что не видела и особой необходимости поднимать засов, открывать ворота и сдавать свой город.
Турн тогда прожил у нас несколько дней, но снова мы с ним увиделись лишь однажды. Он попросил моего отца разрешить и мне присутствовать на прощальном пиру в честь его отъезда, и меня туда прислали, но не для того, чтобы я обедала вместе с гостями, а лишь «на десерт» – послушать пение и посмотреть на танцоров. Я сидела рядом с матерью, и снова Турн выразительно на меня поглядывал, не делая ни малейшей попытки это скрыть. Он смотрел на нас с матерью и улыбался. Улыбка у него была приятной, но какой-то мимолетной, точно вспышка молнии. Пока он любовался танцем, я тоже успела немного его рассмотреть и заметила, какие у него маленькие уши, какой красивой лепки голова, какой мужественный и сильный у него подбородок. Но мне подумалось, что он, став старше, скорее всего располнеет и станет довольно мордастым. Впрочем, сейчас шея у него была красивая, мощная и гладкая. Я видела, как почтителен и внимателен он с моим отцом, который рядом с ним казался совсем стариком.
Моя мать была лет на десять или двенадцать старше своего племянника, но в тот вечер она выглядела гораздо моложе своего возраста; глаза у нее сияли, она все время смеялась, и вообще они с Турном отлично ладили. Сидя напротив друг друга, они непринужденно болтали, вовлекая в свою беседу и других гостей, а мой отец весьма благожелательно к этим разговорам прислушивался.
На следующий день после отъезда Турна отец послал за нами – за матерью и за мной. Ожидая нас, он прогуливался по портику, прилегавшему к внешней стене пиршественного зала, в полном одиночестве, ибо отослал всех слуг, даже тех, что всегда находились при нем. Тот весенний день был дождливым, и отец кутался в тогу – старея, он постоянно мерз. Некоторое время мы молча прогуливались с ним вместе, потом наконец он сказал:
– Царь Рутулии вчера вечером стал было просить у меня твоей руки, Лавиния, но я остановил его, сказав, что ты еще не достигла того возраста, когда позволительно вести разговоры о женихах и замужестве. По-моему, он собирался со мною спорить, но я ему этого не позволил. И снова сказал: нет, моя дочь еще слишком молода.
Латин внимательно посмотрел на нас обеих, но я понятия не имела, что ему ответить, и вопросительно посмотрела на мать.