— О, как это хорошо! — сказала она. — Как пленителен этот голубой отблеск! Видели ли вы эти зубцы утесов, засиявшие, будто сапфиры? Видели ли вы эту туманную отдаленность, из которой снежные вершины гор встают, будто привидения в белых саванах? Заметили ли вы, как в быстром переходе от мрака к свету и от света к мраку все кажется движущимся, трепещущим, как будто эти горы колеблются в своем основании и грозят развалиться?
— Я ничего не вижу, кроме вас, Лавиния, — сказал ей Лионель, — слышу только ваш голос; воздух напитан для меня только вашим дыханием. Все мои мысли, все бытие мое слились теперь в одном чувстве — в счастье видеть вас… Лавиния! Я люблю вас, люблю до безумия. Вы это знаете, вы слишком хорошо уверились в этом сегодня, и, может быть, вы сами того хотели… Если так — торжествуйте, Лавиния. У ног ваших, склоняясь во прах, я молю вас забыть прошедшее и не отнимать у меня будущего! Молю вас об этом, и вы не можете отказать мне, Лавиния. Хочу жить только для вас, обладать вами и имею на то право.
— Право? — сказала она и отняла у него свою руку.
— Да, Лавиния! Скорбь, какую я некогда тебе причинил, мое безрассудство, моя ветреность, мое преступление дают мне это право! И если ты любила меня тогда, когда я терзал твое сердце, можешь ли отказать мне теперь, когда я хочу возвратить тебя к счастью и загладить свое проклятое преступление?
Мужчины умеют говорить много и хорошо в подобных случаях. Лионель был теперь красноречив и увлекателен. Он пылал страстью и, не надеясь победить упорства Лавинии, если не сравняется в великодушии со своим соперником, он решился принести ей в жертву все. Он кончил тем, что предложил Лавинии свое имя, свою руку, жизнь свою…
— Что вы делаете, Лионель? — сказала Лавиния с глубоким чувством. — Вы отказываетесь от мисс Эллис, от вашей невесты, от женитьбы, которая уже почти решена?
— Да, — отвечал он, — я решаюсь на поступок, который в свете найдут несправедливым, даже оскорбительным. Может быть, мне придётся даже омыть его моей кровью, но я готов на все, хочу только обладать вами! Величайшее несчастье моей прошедшей жизни — то, что я не умел оценить вас, Лавиния, и мой первый долг — загладить свое преступление. Отвечайте, отвечайте — возвратите мне счастье, которого я лишился, потеряв вас. Теперь я буду уметь ценить его, потому что я также переменился — я уже не тот честолюбивый, беспокойный человек, которого обольщало будущее своими обманчивыми надеждами. Теперь я знаю, что такое жизнь; знаю, чего стоит свет и его ложный блеск; знаю, что один взор ваш дороже всяких других успехов; знаю, что счастье, за которым я до сих пор напрасно гонялся, ждет меня с вами. О Лавиния, будь опять моей! Кто будет любить тебя так, как я? Кто лучше меня оценит величие и благородство твоей души?
Лавиния молчала, но сердце ее билось так сильно, что Лионель не мог этого не заметить. Рука ее трепетала в его руке, но она не отнимала своей руки, так же как и локона волос, отвеянного ветром с ее чела, который Лионель схватил и целовал в восторге. Ни он, ни она не замечали дождя, падавшего на них крупными, холодными каплями.
Ветер между тем стихал; небо несколько прояснилось. Граф де Моранжи приблизился к ним так скоро, как только позволяла ему его раскованная и охромевшая лошадь, едва не убившая его при падении вместе с ним на край утеса. Увидев его, Лавиния поспешно оставила Лионеля. Взбешенный приходом графа, но полный любви и надежд, Лионель помог Лавинии сесть на лошадь и проводил ее до дверей ее дома. Там она остановилась и сказала ему вполголоса:
— Лионель! Вы сделали мне предложение, которое я умею ценить в полной мере, но я не могу вам дать теперь решительного ответа — мне надо подумать…
— О Боже! Вы то же самое отвечали графу!
— Нет, нет — это не то же! — сказала она дрожащим голосом. — Но ваше присутствие здесь может подать повод к глупым толкам. Если вы точно меня любите, Лионель, то поклянитесь мне, что будете мне повиноваться!