Бобров проснулся среди ночи от какого-то сладкого томления. Можно было назвать это предчувствием, но он давно уже не верил в мистику. Однако, воспоминание об увиденном будоражило и опять заснуть не получилось. Бобров дотянулся до выключателя настольной лампы сзади себя и посмотрел на часы. Стрелки показывали три часа ночи. Почувствовав, что спать больше не получится, он встал и пошел на кухню, где поставил на огонь чайник.
Заварив какой-то травы, продающейся под маркой цейлонского чая, он вышел с кружкой на балкон. В соседнем доме, тоже на пятом этаже горело окно. Бобров усмехнулся, представив себе такого же как он, озабоченного мыслью о невозможном, индивида. Фонари на улице горели тускло и через один, и Боброву вдруг стало невыносимо тоскливо, как не бывало уже давно, с тех самых пор как ушла жена. То ли сон был тому причиной, то ли призрачное видение белого города, который то ли был, то ли не был — Бобров не мог определить. Он прихлебывал бурду, называемую чаем, а мысли витали где-то далеко от балкона, на котором он стоял.
Бобров встряхнулся. Старая неизжитая интеллигентская черта: рефлексия и самокопание. Сколько он от нее не избавлялся, стоило расслабиться, вот как сейчас, и пожалуйста вам. Нет, чувствуется, не стать ему образцовым капиталистом и даже просто капиталистом не стать. Там требуются люди с совершенно иным складом характера. Жесткие, волевые, упорные. Бобров вздохнул. Жесткости ему явно не хватало.
Чай с надписью «Цейлонский» на коробке хоть и был жуткой бурдой, но свою функцию по поднятию тонуса выполнил исправно. Теперь спать Бобров не хотел вообще. Он порылся на книжных полках и вытащил оттуда слегка запыленный раритет под названием «Очерки по истории древнего мира» издания ажно 1938 года, которую он стрельнул у матери, когда она окончательно вышла на пенсию, и категорически завязала с преподаваемым предметом.
К сожалению, про Херсонес там было всего несколько строчек, но зато очень много про древнюю Грецию. Бобров и не заметил, как увлекся, заварил себе еще чая и просидел, вернее, пролежал над книгой до семи утра, пока жестяным звоном не задребезжал старинный будильник.
… Вован вместо того, чтобы вечером пойти в магазин, вдруг изменил курс и посетил лавку с вывеской «Канцтовары» где купил тетрадь и авторучку. Вован не любил что-либо обещать, но уж если пообещал, старался сдержать слово. Поэтому, скрепя сердце, он отменил вечерние посиделки с мужиками в одной из будок, выстроившихся в три ряда вдоль берега, засел в каюте за разложенным столом и принялся черкать в тетради. В нагревшемся за день корпусе вечером было душновато, и Вован включил вентилятор. Через час упорной работы, изрисовав непонятными каракулями полтетради, он пришел к какому-то выводу, запер каюту и побрел по берегу, рассматривая валяющиеся там и сям деревяшки пока солнце окончательно не зашло и не сделало его затею бессмысленной. Тогда он с легкой душой завалился спать и сны его не мучили.
«Восьмерка» Боброва, поскрипывая и дымя, остановилась напротив мостков, к которым был пришвартован бот. Бобров был одним из немногих, кто пользовался привилегией проезда на территорию, как владелец самого большого судна, платящий самый большой взнос за стоянку, ну и как хороший знакомый старшины причала. Причем, последнее, наверно, перевешивало.
Вован в одних драных шортах сидел на крышке грузового люка, задумчиво рассматривая, разложенные на палубе обрезки досок. Он оторвался от своего занятия только, когда Бобров спрыгнул на палубу.
— Здоров, — сказал Вован мрачно в ответ на приветствие.
— Чего так? — поинтересовался Бобров, разглядывая лежащие доски.
— Да что-то ничего не получается ни с куском обшивки, ни с куском палу-бы. Хрен их древних греков знает, чем они там доски скрепляли. Боюсь, что все наши средства будут слишком современными. Разве что бронзовые или медные гвозди где достать.
— Не множь сущностей, — сказал Бобров. — Возьми кусок бревна и нареки его мачтой.
Вован посмотрел как-то дико и аккуратно взялся за голову.
— Блин! — сказал он в тоске. — А я-то тут извращаюсь. Ты здесь пока?
— Пока да.
— Тогда я похожу по окрестностям.
И Вован, нацепив панаму, бодро сошел на берег.
Через полчаса он явился и доложил:
— Нашел. Только мне одному не унести. И еще, к нему хозяин прилагается.
— Сколько просит? — Бобров давно уже понял, что народ, вынужденный приспосабливаться к капитализму, ничего даром не отдаст.
— Ну, он вообще-то меня знает, и поэтому согласен взять рыбой.
— Занятно, — сказал Бобров. — А рыбу он хочет вперед, или по факту передачи?