Отец часто пьет пиво, мы соответственно часто слушаем его истории, сидя в углу за печкой, и замечаем, что они сохраняют последовательность изложения, и наконец знаем их наизусть, знаем каждое слово еще до того, как оно будет произнесено. Я и по сей день не могу сказать, о чем свидетельствует такое постоянство — то ли о реалистическом даровании, то ли о недостатке фантазии.
Благодаря историям о действительной в нашу семью входит один человек, с которым отец вместе служил и которого мы так и не увидели ни тогда, ни позже. Звать его Польде Мюллер. Существует, правда, фото этого Польде, которого, может быть, звали Леопольд, на этом снимке отец и Польде рядом в белых тиковых костюмах, каждый положил руку на плечо другого, и этот вид объятий мы, дети, навсегда усвоили как знак глубочайшей дружбы.
На этом снимке каждый, и отец и Польде, держит в зубах не очень длинную баварскую трубку, так называемую охотничью, с расписной фарфоровой головкой, а к ногам у обоих прислонен плакат:
Кто германскую землю На границе стерег, Тот для родины сделал Как солдат все, что мог.Правда, по виду обоих дружков с трубками не скажешь, что они так уж много сделали для родины. Плакат входил в реквизит лэтценского фотографа, его прислоняли к коленям всех, кто, находясь на действительной, пожелал сняться. Более того, я подозреваю, что и трубки были того же происхождения, ибо ни разу в жизни я не видел отца с подобной трубкой. А делал он, будучи солдатом, вот что: он служил в Лэтцене денщиком у генерала, он имел счастье лицезреть этого генерала в голом виде, когда тот принимал ванну, он был удостоен чести поправлять на генерале подусники, он пользовался высокой привилегией только один раз в день отдавать честь при встрече с генералом, а именно утром, и, наконец, ему было дозволено не вытягиваться во фрунт перед генеральшей.
На наследственном секретере в Босдоме стоит большая керосиновая лампа, главная лампа дома, с золотой ножкой и белым абажуром. Ее мягкий, иногда золотисто-желтый, иногда золотисто-красный свет струится в те истории, которые рассказывали нам дедушка, Американка, мать, Ханка или отец, этот свет до сих пор присутствует в них, когда я под вечер у себя в кабинете мысленно прокручиваю их. Когда я сижу и наблюдаю, как день все больше и больше выдирается из сплетения яблоневых и ольховых веток за ручьем, передо мной вдруг возникает Польде Мюллер, с рекрутским блином на голове, Польде Мюллер, который сопровождал отца сквозь все его рассказы о действительной, Польде Мюллер, о котором я не знаю, то ли он мекленбуржец, то ли гамбуржец, то ли рейнландец, человек, который в моих глазах так и остался без мелконациональной принадлежности, человек, которого я никогда не видел, словом, чисто литературная фигура, которая проживет на свете ровно столько, сколько проживу я, а теперь, раз я о ней рассказал, может быть, и немножко сверх того.
Впрочем, куда это меня занесло по ходу рассказа? Я ведь собирался перечислить карточных партнеров в босдомском семейном скат-клубе и до сих пор не упомянул и не прокомментировал дядю Филе: игру в скат, а главное, карточное плутовство дядя Филе постиг, еще будучи учеником шлифовальщика. Дядю Филе, который навсегда остался ребенком, хотя давно уже сам делал детей, никто не принимал всерьез, даже родная мать — и та нет, но едва возникала перспектива сразиться в карты, он немедленно становился взрослым человеком, во всяком случае, именно как таковой он садился четвертым игроком.
С потолка комнаты свисает провод, на проводе подвешена карбидная лампа, вполне обычная горняцкая лампа из шахты, ибо при игре в карты необходимо, чтобы свет поступал сверху, не то обозначения на картах расплывутся. За большим портновским столом — наследством от деда Юришки — сидят: отец матери, Американка, бабусенька-полторусенька и дядя Филе; так обстоит дело главным образом по субботам, когда отец играет в скат в трактире. Распалившиеся игроки звучно шлепают по столу, и у Американки, представьте себе, ничего больше не болит, ни одна пуговка, ни одна шерстиночка. Моя сестра ведет кассу Американки, я — дедушкину, остальные участники управляются со своими делами собственноручно.
Когда Американка проигрывает, она отдает моей сестре распоряжение передвинуть через себя к выигравшему столько-то пфеннигов. Чем дольше она играет, тем больше ее лицо приобретает лиловую окраску, и она требует, чтобы мать принесла ей рюмочку зеленой (мятный ликер) или тминной.