Правда, меня несколько удивило то, что Арсений попросил меня о ночлеге несколько смущенно, так, словно доводился мне случайным собутыльником, а не лучшим другом.
Должно быть, дело было связано с кем-то из наших общих знакомых женщин. Думаю, вы понимаете, что ключевым здесь является слово «общих», а не «знакомых». Да, некоторые подруги Арсения время от времени одаривали своими ласками и вашего покорного слугу. И кое-кто из моих любовниц не возражал против присутствия Сени в своей постели. Без меня, разумеется, так далеко наша с ним дружба не заходила.
Но, если я знал о том, что Арсений состоит в связи с моими цыпочками - знал от них же самих - то мой друг не был в курсе моих отношений с теми, кого он считал своими игрушками. Вполне возможно, он звонил мне от одной из моих. Потому и чувствовал себя неловко. Ведь относительно моей осведомленности о происходящем он тоже пребывал в полнейшем неведении.
Странные отношения - подумаете вы. И будете в чем-то правы. Но что, в конце концов, плохого в том, чтобы быть странным? Это тех, кто не странный, следует опасаться…
Мы с Арсением давно обратили внимание на искусственность человеческого общества.
То, что большая часть окружающих нас людей здорово смахивает на батальон идентичных друг другу роботов, мы поняли, еще будучи детьми. В первом классе мы даже изобрели для описания этого явления специальный термин - «мясные куклы». А как еще назовешь тех, кто совершает действия, которым должно быть наполненными неким эмпирическим смыслом, абсолютно механически, словно следуя программе?
Не стану скромничать - из нас двоих я первый это заметил. Вроде, и не пристало семилетнему сопляку обращать внимание на такие вещи. Но я почему-то обратил.
Сначала это меня здорово испугало. Не правда ли, это страшно - осознавать, что твои одноклассники, а вместе с ними - твои всеведущие учителя, и даже всемогущие родители - всего лишь куклы, которых кто-то наделил способностью перемещаться в пространстве и говорить. Не пластмассовые, только, а мясные.
Потом происходящее вокруг начало казаться мне забавным. Я стал ощущать нечто вроде превосходства над куклами. Ведь я, в отличие от них, был способен совершать осмысленные действия. Впрочем, довольно быстро я понял, что быть одноглазым в стране слепых - на самом деле горе, а не счастье. Так же, как и умным среди дураков, или просто трезвым среди пьяных (разумеется, последнее сравнение я стал употреблять намного позже). Или одушевленным созданием среди мясных кукол.
Именно тогда я заметил, что моего одноклассника Сеню Платонова беспокоит тот же вопрос. Вскоре мы сблизились, стали друзьями и начали действовать сообща. Что значит «действовать»? Была пассивная форма - не дать мясным куклам понять, что мы от них отличаемся и знаем об этом отличии. И активная - пресекать любые проявления искусственности в собственном поведении, как можно быстрее вытравить ее из себя.
Нам это удалось.
Сеня превратился в Арсения, я из Кости стал Константином. Мы - два москвича, богатые и успешные молодые мужчины, в отличие от многих других, точно знающие, для чего нужны молодость и богатство. Что особенно приятно - многие из наших сверстников тоже однажды прозрели и сумели из кукол превратиться в людей.
Все оказалось не так уж страшно.
Итак, тихой и ласковой московской ночью (в Москве ведь большинство ночей такие) директор оптовой продовольственной базы Арсений Платонов позвонил своему другу - руководителю рекламного агентства Константину Тихомирову - и попросился переночевать. Время стояло еще не слишком позднее, к тому же - то была ночь с пятницы на субботу. Когда раздался Сенин звонок, я играл на компьютере, устраивая геноцид ордам зеленых гоблинов.
Поговорив с Арсением, сохранил игру и пошел на кухню подготовиться к встрече друга. Поставил в морозилку шесть бутылок «Гиннеса», соорудил легкий салат из помидоров, огурцов и лука, нарезал хлеба, копченой рыбы, салями. Ждать оставалось почти целый час, а возможно, и дольше. Я включил телевизор на канале VH-1 и вернулся к игре.
Спокойного ожидания, впрочем, не получилось. Мысли мои все время возвращались к тону Сениного голоса. Спустя некоторое время я осознал - мой друг не просто смущался. Он был напуган. Но что, во имя всего святого, могло напугать такого человека, как он?
Сигнал домофона раздался, когда я уже вышел из игры и выключил компьютер. Я не стал спрашивать, кто пришел, нажал на кнопку, отпер дверь квартиры, вышел на лестничную площадку и закурил. Через минуту мимо меня прогудел спускавшийся вниз лифт.
Я живу на двенадцатом этаже. Того времени, что лифт будет идти на первый этаж и поднимать Арсения обратно, мне как раз хватило бы на сигарету.
Когда двери лифта, тихо шурша, разъехались в стороны, я как раз делал последнюю затяжку. Я всегда был рад увидеть своего лучшего друга. Та ночь не была исключением. Но вот тому, как он выглядел, я не смог бы обрадоваться при всем желании.
Арсений стоял, привалившись к задней стенке лифта и тяжело дыша. Его глаза почему-то обшаривали потолок. Лицо блестело от пота, а одежда, всегда сидевшая на Сене безупречно, скомкалась и обвисла, словно мой друг внезапно похудел на пару размеров.
Первая мысль была - наркотики. «Сколько я его не видел? Неделю, полторы… Нет, не мог он за это время пристраститься к «дури» и довести себя до такого состояния».
Так думал я, держа между пальцами тлеющий сигаретный фильтр и не зная, что сказать. Двери лифта начали закрываться. Я дернулся вперед, чтобы задержать их, но Сеня и сам уже стряхнул оцепенение и вклинился между механическими челюстями подъемника. Раздвинув их локтями, он вышел и посмотрел на меня.
- Здравствуй, - сказал я.
- Слава Богу, она отстала, - пробормотал Сеня с таким выражением, какое бывает у героев дешевых «ужастиков», когда они убеждаются в том, что угрожавший их жизни кошмарный монстр, наконец-то, издох окончательно и бесповоротно.
Сказав эту странную фразу, Сеня юркнул в мою квартиру, так быстро, что я не успел спросить, что же значит сказанное. Я щелчком отбросил окурок к мусоропроводу и тоже вошел в дом.
- Ты можешь объяснить, что случилось? - мы сидели на кухне и курили. На столе стояли тарелки с бутербродами, но помнил об их существовании только я. Сеня, съежившийся, угасший, с отсутствующим видом сидел напротив. Он и к пиву почти не прикоснулся, и затягивался раз в пять минут. Обычно так выглядят люди, убитые горем. Я и представить себе не мог, что мой друг в тот момент был счастлив.
Войдя в квартиру, он первым делом принялся проверять форточки. А обнаружив, что окно в спальне чуть приоткрыто, пришел в неописуемый ужас. Прыгнул к окну, как вратарь «ЦСКА» к летящему в «девятку» мячу, запнулся об угол ковра и упал, едва не разбив голову о спинку кровати. Но тут же вскочил, добрался-таки до окна и, оборвав занавеску, с силой захлопнул его, - я даже подумал сперва, что стекло, не выдержав, вылетит.
Теперь он сидел на кухне и молчал. Словно ждал чего-то. Словно хотел в чем-то удостовериться. Когда я пытался заговорить, Сеня подносил палец к губам. Меня же мучило любопытство, к которому, чуть погодя, добавилась тень глухого раздражения.
В конце концов, мне вовсе не улыбалось провести остаток ночи, гадая, каким запрещенным препаратом вызвано состояние моего друга.
- Что случилось? - еще раз повторил я.
Сеня ответил не сразу. Сначала он затянулся и сделал глоток «Гиннеса». И я заметил, как Платонов начинает меняться. К нему возвращалась прежняя уверенность в жестах, плечи распрямились, взгляд приобрел осмысленное выражение. Он выглядел теперь как обвиняемый в тяжком преступлении человек, услышавший оправдательный вердикт.