Лавкрафт неоднократно повторял, что начал читать в четырехлетнем возрасте, и одной
и первых его книг, по-видимому, стали сказки братьев Гримм. Мы не знаем, каким
изданием "Сказок" он владел (вернее, его семья); несомненно, то была некая
сокращенная версия, подходящая для самых маленьких. Не знаем мы и того, что именно
Лавкрафт извлек из братьев Гримм; в одном письме он замечает, что волшебные сказки
"воистину были моим характерным рационом, & я по большей части жил в
средневековом мире фантазий".
На следующий год, в возрасте пяти лет Лавкрафт открыл для себя книгу, ставшую
основополагающей для его эстетического развития: " Тысяча и одну ночь". Сложный
вопрос, какое именно издание Лавкрафт читал. Экземпляр, найденный в его библиотеке,
- The Arabian Nights Entertainments под редакцией Эндрю Лэнга (Лондон: Longmans, Green,
1898), - был подарен ему матерью. Сейчас ясно, что Лавкрафт не мог читать это издание
- которое, по словам Лэнга, он перевел (и, скорее всего, подверг цензуре) с французского
варианта Галлана, - в пять лет. В то время существовало немало конкурирующих
изданий "Тысяча и одной ночи", и не последним из них, разумеется, был ключевой
перевод сэра Ричарда Бертона в 16 томах (1885-86 гг.). Его Лавкрафт, определенно, тоже
не читал, поскольку этот перевод без купюр обнаруживает, - как немногие переводы до
того, - насколько на деле непристойны "Арабские ночи". Мое предположение: Лавкрафт
читал перевод Эдварда Уильяма Лэйна, который часто перепечатывали в конце
девятнадцатого века.
Но это не суть важно; гораздо существенней воздействие этой книги на Лавкрафта:
...сколько же воображаемых арабов породили "Арабские ночи"! Уж мне ли не
знать, ведь с пяти лет я был одним из них! Тогда я еще не наткнулся на греко-
римские мифы, но нашел в "Арабских ночах" Лэнга врата к блистающим
видениям свободы и чудес. Тогда-то я и придумал себе имя Абдул Альхазред, и
заставлял мать водить меня по всем лавкам ориентальных безделушек и
устроить в моей комнате арабский уголок.
По крайней мере, два утверждения здесь неверны. Во-первых, как уже отмечалось,
Лавкрафт в то время не мог читать "Тысяча и одну ночи" Лэнга. Во-вторых, проблема с
имени Абдул Альхазред. Другое письмо проливает на нее свет:
Я не могу точно припомнить, откуда взялся Абдул Альхазред. Смутное
воспоминание связывает его с неким взрослым - между прочим, семейным
адвокатом, но не помню, попросил ли я его придумать для меня арабское имя
или просто попросил его покритиковать сделанный мною выбор.
Семейного адвоката звали Альберт А. Бейкер; он был опекуном Лавкрафта до 1911 г.
Его (если действительно его) выдумка крайне неудачна с точки зрения арабской
грамматики, поскольку в ней удвоен артикль: Абд ул Альхазред. Правдоподобней бы
выглядело Абдел Хазред, хотя это не так благозвучно. В любом случае, как мы еще
убедимся, имя `прилипло'.
Если "Арабские ночи" и не четко направили Лавкрафта в сторону царства фантазии, то
определенно не помешали его движению в том направлении. Часто не замечают, что
лишь сравнительно малая часть сказок из "Тысяча и одной ночи" действительно
волшебна; даже прославленная история Синбада - по большей части о путешествиях и
приключениях. Разумеется, в них говорится и о гробницах, могилах, пещерах,
заброшенных городах и иных вещах, что составили важные элементы воображаемого
ландшафта Лавкрафта; но мы по-прежнему в царстве легенды, где сверхъестественное
выглядит, скорее, не пугающим попранием законов природы, но чудом, которое
принимают почти как должное.
Иное могло окончательно `подтасовать карты' в пользу литературы ужасов - внезапное
открытие Лавкрафтом книги "Сказание о старом мореходе" Кольриджа с
иллюстрациями Густава Доре, на которую он наткнулся в возрасте шести лет в чужом
доме. Вероятно, то было первое американское издание поэмы с иллюстрациями Доре, -
"Сказание о старом мореходе" (Нью-Йорк: Harper&Brothers, 1876), выдержавшееся
множество переизданий. Вот какое впечатление поэма и иллюстрации к ней произвели
на маленького Говарда: