управления. Политическая и экономическая система каждой части напоминала
своеобразный социалистический фашизм, с рациональным распределением основных
ресурсов и властью, делегированной небольшому руководящему органу, избираемому
голосованием всех, способных пройти определенный образовательный и психологический
ценз...
Сильно механизированная промышленность не требовала большого внимания со
стороны гражданин; и богатый досуг был заполнен разнообразными интеллектуальными
и эстетическими развлечениями.
Этот и другие отрывки выглядят практически цитатами из писем Лавкрафта на эту тему
и из Некоторых повторений пройденного". Замечание насчет "сильно механизированной"
промышленности ценно тем, что показывает, что Лавкрафт наконец - в отличие от того
времени, когда он писал "Курган" (1929-30) или даже "Хребты Безумия" - полностью
принял механизацию, как неискоренимый аспект современного общества, и нашел, как
встроить ее в придуманную им социальную систему.
Стоит подробнее остановиться на конкретных реакциях Лавкрафта на современную ему
мейнстримовую литературу. Где-то в 1922 г. он (возможно, подбитый Фрэнком
Белкнэпом Лонгом и другими младшими коллегами) предпринял осознанное усилие
ознакомиться с модной интеллектуальной литературой тех дней; хотя мы уже видели,
что по собственному признанию он так и не прочел "Улисса" Джойса. К 1930-м гг.
Лавкрафт нехотя признал, что ему, возможно, необходим новый курс повышения
квалификации, но испытывал куда меньше энтузиазма, чем раньше - ему не казалось
важным идти в ногу с современной литературой (пусть даже он всегда следил за
научными и философскими новинками), так как он в целом не питал ни малейшей
симпатии к модернизму, уже пустившему корни в культуре. В 1930 г. он назвал Драйзера
"романистом [ the novelist] Америки", хотя к этому времени Драйзер уже был всего лишь
пожилым политиком, чьи лучшие творческие годы остались далеко позади. Синклера
Льюиса - чьего "Бэббита" и "Главную улицу" он, по-видимому, читал, если судить по
частоте, с которой эти названия всплывают в его письмах в период, когда он Иpater le
bourgeois [эпатировать буржуа] - он считал больше социальным теоретиком или даже
пропагандистом, чем автором, хотя и отозвался на получение Льюисом Нобелевской
премии в 1930 г. словами, что это "не так уж и плохо". Он ни разу не упоминает Ф. Скотта
Фицжеральда, звезду Века Джаза, в виденной мной переписке. Кажется, из Уильяма
Фолкнера он не читал ничего кроме "Розы для Эмили", включенной в сборник "Creeps by
Night" Хэмметта, хотя он и высказывал желание прочесть что-то еще. Гертруду Стайн он
по понятной причине не любил. Хемингуэй изредка упоминался в дискуссиях, но только
чтобы быть облитым презрением за "пулеметный огонь" своей прозы; Лавкрафт
безаппеляционно добавляет:
Я отказываюсь покупаться на проклятую ахинею этого aera точно также, как
отказывался воспылать любовью к напыщенным, благовоспитанным викторианским
вракам - а одно из главных заблуждений настоящего в том, что гладкость, даже не
пожертвовавшая прямотой, считается теперь недостатком. Настоящая проза
энергична, ясна, лишена прикрас и близка (подобно настоящим стихам) к языку реального
дискурса; у нее есть свои естественные ритмы и гладкость устной речи. Никогда проза не
была столь хороша, как в начале восемнадцатого века, и тот, кто думает, что может
превзойти Свифта, Стила и Аддисона, - просто болван.
Это, определенно, хорошая атака на принципиально прозу Хемингуэя и Шервуда
Андерсона; но следовал ли сам Лавкрафт некоторым из своих рекомендаций - большой
вопрос. Даже его позднейшую прозу вряд ли можно назвать "лишенной прикрас"; и хотя
некоторые друзья отмечали, что его письменный стиль (в переписке, по крайней мере)
реально копировал его речь, стоит заметить, что Лавкрафт и в письмах, и в беседах был
склонен к формальности речи.
К тому же, главным современным романистом для Лавкрафта был ни американец и ни
британец, но француз - Марсель Пруст. Хотя он успел прочитать только два первых тома
(на английском), "По направлению к Свану" и "Под сенью девушек в цвету", из "В поисках