Он сидел с Мелиссой и Фрэнсис Бич за столиком, с которого мог перекинуться словом с Миндербиндерами и Максонами, и неподалеку от Нудлса Кука и первой леди, ожидающих прибытия президента. Стул, зарезервированный для Нудлса за столиком по соседству со столиком Йоссаряна, был свободен. Анджелы, которой отчаянно хотелось прийти, не было, потому что Фрэнсис Бич воспротивилась ее приходу.
— Мне самой не нравится это чувство во мне, — призналась Фрэнсис Йоссаряну. — Но я ничего не могу с собой поделать. Господь свидетель, я сама делала то же самое, и не раз. Я делала это и с Патриком.
Танцуя с Фрэнсис, к которой он по-прежнему питал то особое, разделенное дружеское расположение, что можно назвать любовью, он чувствовал только кости, грудную клетку, локоть и лопатку, никакого тебе наслаждения от соприкосновения с плотью, и ему было неудобно обнимать ее. В равной мере неумело танцуя с беременной Мелиссой, чье затруднительное положение, упрямство и нерешительность доводили его в настоящий момент до белого каления, он возбудился от первого соприкосновения с ее животом под платьем цвета морской волны и загорелся похотливым желанием еще раз увести ее в спальню. Сейчас Йоссарян вперился взглядом в ее живот, пытаясь понять, увеличилась ли его округлость, или же меры, призванные привести его в нормальное состояние, уже были приняты. Гэффни насмешливо поглядывал на него, словно опять читал его мысли. Фрэнсис Бич на свадьбе отметила разницу в его реакции и погрузилась в скорбные размышления о грустных фактах своей жизни.
— Мы не довольны собой, когда молоды, и не довольны собой, когда стары, а те из нас, кто отказывается быть недовольным, вызывают отвращение своим нахальством.
— Вы вложили в ее уста очень неплохие мысли, — задиристо сказал Йоссарян Хэккеру.
— Мне тоже нравится. Мне это подсказал Гэффни. Звучит вполне реалистично.
— И не может звучать иначе. — Йоссарян бросил на Гэффни злобный взгляд. — У нас с ней уже состоялся этот разговор.
— Я знаю, — сказал Гэффни.
— Я так и думал, хер вас побери, — беззлобно сказал Йоссарян. — Извините меня, Оливия. Мы употребляем такие слова. Гэффни, вы продолжаете за мной следить. Зачем?
— Ничего не могу с собой поделать, Йоссарян. Вы же знаете, это моя профессия. Я не создаю информацию. Я ее собираю. И не моя вина, что я вроде бы знаю все.
— Что будет с Патриком Бичем? Ему не становится лучше.
— Ах, бедняжка, — сказала Оливия, вздрогнув.
— Я бы сказал, — ответил Гэффни, — что он умрет.
— Перед моей свадьбой?
— После, миссис Максон. Но, Йо-Йо, то же самое я бы сказал и о вас. Я бы сказал это обо всех.
— И о себе тоже?
— Конечно. Почему я должен быть исключением?
— Вы не Бог?
— Я занимаюсь торговлей недвижимостью. Разве Бог не умер? Я похож на мертвеца? Кстати, Йоссарян, я тоже собираюсь написать книгу.
— О торговле недвижимостью?
— Нет, роман. Может быть, вы мне поможете. Он начинается на шестой день творения. Я расскажу вам о нем попозже.
— Попозже я занят.
— У вас будет время. С вашей невестой вы встретитесь только в два.
— Вы снова женитесь? — Оливия была в восторге от этой новости.
— Нет, — сказал Йоссарян. — И у меня нет никакой невесты.
— Женится, женится, — ответил Гэффни.
— Не слушайте его.
— Он еще не знает, что с ним будет. А я знаю. Уоррен, продолжайте эту свадьбу.
— Он все еще не появился, — озадаченно доложил Хэккер, — и никто не знает, почему.
До сих пор все шло без сучка, без задоринки, вот только президента все не было.
Макбрайд прилежно, без устали отыскивал места парковки для автомобилей и координировал их прибытие с прибытием и отправлением рейсовых автобусов, направляя многие из них на пандусы и к воротам третьего и четвертого этажа. На одной тысяче восьмидесяти парковочных мест в гаражах наверху разместилась большая часть из почти тысячи семисот семидесяти пяти ожидавшихся лимузинов. Большинство из них были черными, а остальные — жемчужно-серыми. Другие машины направлялись на парковку на противоположной стороне авеню, где на тротуаре теснились торговцы шашлыками и жареными каштанами и стойки чистильщиков обуви, владельцы которых — веселые черные и шоколадные старики — нередко проводили там теплые ночи, засыпая на своих рабочих местах под пляжными зонтиками. Они пользовались раковинами и туалетами автовокзала, игнорируя бессмертные творения Майкла Йоссаряна, недвусмысленно запрещавшие «курить, сорить, мыться, стирать, попрошайничать, приставать», заниматься оральным сексом и совокупляться. Многие, пересекавшие авеню, чтобы войти под протянувшийся на целый квартал навес из металла и тонированного стекла, находили непристойные уличные сценки увлекательными и полагали, что они были срежиссированы специально для них.