Работая в Нью-Йорке, Сэмми впервые в жизни оказался среди республиканцев. Семейное воспитание и университетские годы утвердили его в мысли о том, что только бандит, социопат или неуч может пойти в республиканцы. Но его коллеги были образованны и ничем не напоминали бандитов или социопатов. На долгих ланчах он пил мартини с другими служащими компании, в течение нескольких лет нередко ночами покуривал марихуану со старыми и новыми друзьями, сокрушался, что некоторые из его прежних знакомых по Бруклину пристрастились к героину. Христиане, с которыми он пил виски и курил марихуану, никак не могли поверить, что среди еврейской молодежи из нью-йоркского Бруклина могут быть наркоманы. Он возил друзей из Манхеттена в Бруклин, показывал им местных наркоманов, потом они ели моллюсков на Шипсхед-Бей и хот-доги на Кони-Айленде, прыгали с парашютной вышки, катались на колесе обозрения и смотрели, как другие, набравшись храбрости, носятся на русских горках, от одного вида которых захватывало дух. Он водил их в парк «Стиплчез» Джорджа К. Тилью. При свете дня и по ночам он ложился в постель с молодыми женщинами, которые пользовались контрацептивными колпачками и мазями, и все никак не мог преодолеть себя и покончить с этим. В отличие от своих друзей детства, он женился не сразу же, вернувшись с войны живым, а лишь почти к тридцати годам. Нередко он был одинок в своей холостой жизни, но почти никогда не чувствовал себя несчастным.
Его босс умел хорошо формулировать мысли, обладал хорошими манерами и с презрением относился к редакторам главным образом потому, что сам не принадлежал к их числу, и был начитан больше, чем все остальные; на заседаниях он красноречиво доказывал, что сочинители рекламных текстов и деловых бумаг из его отдела пишут лучше, чем редакторы, и гораздо больше знают. В это время все авторы рекламы, включая и Сэмми, писали — или рассуждали о том, как надо писать — книги, статьи, рассказы и сценарии; мужчины и женщины из художественного отдела рисовали и ваяли по уикэндам и мечтали о выставках. Их зануду-руководителя, которым все они гордились, рано выпроводили на пенсию. Вскоре после этого он умер от рака. Как только их босс покинул компанию, Сэмми, еврей с Кони-Айленда, попавший в организацию, где доминировали зажиточные христиане, имевшие собственные дома в ближнем пригороде, оказался начальником небольшого отдела и отчимом трех детей христианки со Среднего Запада, решительной женщины, которая в одно прекрасное утро отправилась к врачу и сделала операцию по перевязке фаллопиевых труб, чтобы исключить новую беременность в неблагополучном браке с гулякой-мужем, скорый разрыв с которым считала неизбежным. К тому, что муж похаживает на сторону, она могла бы привыкнуть, сказала она — и Сэмми не поверил ей, — но она никак не могла смириться с отсутствием у мужа такта. Вскоре после развода у него обнаружилась меланома. Он был еще жив, когда Сэмми сошелся с Глендой, и не торопился умирать, когда они уже были женаты.
Сэмми с удовольствием работал в «Тайм»; он сочинял листовки, чтобы привлечь больше рекламы в журнал, который считал лишь потребительским товаром высшего качества, почти не думая об остальном. Ему нравилась его работа, ему нравились люди, с которыми он работал, он радовался высокому и все возрастающему жалованью и наслаждался мыслью о том, что хорошо обеспечен и может не бояться завтрашнего дня. Его участие в международных изданиях «Тайм» и «Лайф» дало ему возможность путешествовать и обзавестись хорошими друзьями в других странах. Как и многие другие представители его поколения, он был воспитан в духе прагматических идеалов, утверждавших, что лучшая работа — это лучшая работа из тех, что удалось найти.