— Быть может, я могу пойти с тобой?
Таллис покачала головой и пошла вдоль Ручья Охотника к тому месту, где впервые повстречала мистера Уильямса — к высокому, сожженному молнией дубу, одиноко стоявшему посреди поля, в стороне от плотной ограды из деревьев. Ствол дерева, почти мертвый, был расколот посередине и образовывал что-то вроде узкого стула.
— Старый Друг, — сказала Таллис, как нечто само собой разумеющееся. — Я часто прихожу сюда, подумать.
— Прекрасное имя, — сказал мистер Уильямс, — но немного прозаичное.
— Имена есть имена, — заметила Таллис. — Они существуют. И люди находят их. Но они не изменяют их. Не могут.
— Вот тут, — тихо сказал мистер Уильямс, — я с тобой не согласен.
— Как только имя найдено, его невозможно изменить, — запротестовала Таллис.
— Можно.
Она посмотрела на него:
— Ты можешь изменить мелодию?
— Если захочу.
— Но тогда... тогда это не мелодия, — слегка смущенно сказала она. — Мелодию рождает только первое вдохновение!
— Неужели?
— Я не пытаюсь спорить, — тихо сказала Таллис. — Ну, просто... если ты с самого начала не воспринимаешь имя как дар — или изменяешь то, что услышала или узнала — разве тогда оно не становится слабым?
— Почему? — так же тихо спросил мистер Уильямс. — Ты сама говорила, что дар — это не то, что слышишь или узнаешь... дар — способность слышать и узнавать. Вещи становятся твоими с того мгновения, как они пришли к тебе, и ты в состоянии сделать из них мелодию, вазу, картину... все что угодно, потому что они стали твоими. Это то, что я делаю с музыкой.