Шли долго, дважды останавливались на отдых. До Лежанки было 22 версты, и Корнилов в преддверии боя берег силы добровольцев. Наконец дорога поднялась на вершину холма. Отсюда было видно все село, до которого оставалось около версты. Неожиданно со стороны Лежанки раздались орудийные выстрелы. Позиции красных защищала река Средний Егорлык — неширокая, но болотистая и уже свободная ото льда. Дорога выводила прямо на мост. Справа, у западной околицы, в районе кирпичного завода, находилась плотина с дамбой.
Корнилов приказал Офицерскому полку атаковать противника в лоб. Корниловский полк получил приказ нанести фланговый удар в районе дамбы. Красные открыли шквальный огонь из винтовок и пулеметов. Р.Б. Гуль вспоминал: «Мы идем цепью по черной пашне. Чуть-чуть зеленеют всходы. Солнце блестит на штыках. Все веселы, радостны — как будто не в бой…»{545} Офицерский полк двигался под пулями в полный рост, почти не ускоряя шаг. Впереди, опираясь на палку, шел помощник командира полка полковник Тимановский с трубкой в зубах. Не выдержав, красные бросились врассыпную. Одновременно с запада в село ворвались корниловцы. Все сражение заняло менее получаса.
Генерал А.П. Богаевский позднее писал: «Этот первый в походе правильный бой, окончившийся полной нашей победой, имел для Добровольческой армии огромное нравственное значение. Явилась твердая вера в Корнилова и других начальников, уверенность в своих силах и в том, что лучший способ разбить большевиков — решительное наступление, не останавливаясь перед естественными преградами, сильнейшим огнем и превосходными силами противника»{546}. Но в то же время в этом бою проявились и те проблемы, которые в течение всего похода осложняли жизнь Добровольческой армии. Прежде всего это нехватка резервов и отсутствие конницы, что затрудняло разведку и делало невозможным преследование разбитого врага.
Когда армия вошла в Лежанку, выяснилось, что она почти покинута жителями. Деникин писал об этом: «Мы входим в село, словно вымершее. По улицам валяются трупы. Жуткая тишина. И долго еще ее безмолвие нарушает сухой треск ружейных выстрелов: “ликвидируют” большевиков… Много их…»{547} На следующий день в сельской церкви прошла панихида по погибшим добровольцам. Их было четверо (17 человек получили ранения разной тяжести). Красные потеряли 540 (по другим данным — 507) человек, причем большая их часть была убита не в бою, а уже после боя{548}.
Первые часы пребывания в Лежанке ознаменовались серией кровавых расправ над захваченными в бою красными. Когда генералу Маркову доложили о пленных, его первой реакцией было: «На кой черт вы их взяли?» Подчиненные поняли генерала правильно — не успел он отъехать, как сзади раздались выстрелы{549}. Командир Корниловского полка полковник Неженцев лично созывал желающих на расправу. Недостатка в таковых не было.
В дальнейшем подобная картина стала привычным делом. «Все большевики, захваченные нами с оружием в руках, — писал младший из братьев Сувориных, — расстреливались на месте: в одиночку, десятками, сотнями. Это была война “на истребление”»{550}. Об этом же, как о само собой разумеющемся, упоминал и другой участник похода: «Конечно, мы почти в каждой станице, где останавливался обоз на несколько дней, расстреливали обличенных большевиков или вешали их комиссаров»{551}. Оба автора, как мы видим, пишут о большевиках, но несомненно основная масса жертв имела с большевизмом мало общего. Даже Деникин, в чьем описании Кубанский поход приобретает эпические черты, подчеркивал, что «диапазон» понимания большевизма большей частью добровольцев «имел весьма широкие размеры»{552}.
Конечно, при желании все можно объяснить. Лишенная тыла «кочующая армия» попросту не имела возможности вести с собой еще и пленных. Нельзя не учитывать и то, что многие добровольцы оставили на Дону свои семьи, о судьбе которых не было никаких известий. «А почем я знаю! Может быть, эта сволочь моих близких в Ростове перестреляла!»{553} Но объяснить — не значит оправдать. Крайняя жестокость, с самого начала характеризовавшая поведение белых, во многом обусловила их конечное поражение в Гражданской войне.
При этом большинство добровольцев вовсе не относились к числу людей, получающих удовольствие от страданий других. Для многих из них даже зарезать курицу было проблемой. Нам представляется, что жестокость добровольцев была оборотной стороной их легендарной храбрости. В обстановке первых месяцев Гражданской войны могло показаться, что ничтожной кучке молодежи, сплотившейся вокруг Корнилова, противостоит вся остальная Россия. Эти настроения можно почувствовать в словах одной из ранних добровольческих песен: