Дневник А. В. Никитенко, 1859 год, 16 марта: «…граф Адлерберг объявил, что Краевский и еще какой-то полковник генерального штаба предпринимают издавать «Энциклопедический лексикон» и просят правительство оказать им свое покровительство, взяв на себя несколько паев, потому что издание предполагается учредить на паях…» Это первое из известных нам свидетельств об «Энциклопедическом словаре, составленном русскими учеными и литераторами», с которым на протяжении нескольких лот будет связана творческая и редакторская деятельность Лаврова.
Сын министра двора В. Ф. Адлерберга, человек, лично близкий царю, граф А. В. Адлерберг, товарищ министра народного просвещения И. А. Муха нов и управляющий III отделением А. Е. Тпмашев составили в конце 1858 года нечто вроде русского варианта французского «Бюро печати» — очередного верховного правительственного органа но надзору за литературой. «Троемужьем» назвал тогда же этот комитет поэт и цензор Федор Иванович Тютчев. Так вот, на одном из совещаний этого комитета и зашла речь о ходатайстве Краевского. Дадим опять слово Никитенко: «Адлерберг, видимо, наклонен в пользу этого дела. Но восстали Муханов и Тимашев; первый тотчас увидел в этом какую-то опасность и призыв воскрешения Энциклопедии XVIII века; второй не пошел так далеко и находил только, что это послужит только к усилению текущей легкой литературы… Чтобы отстранить всякое сомнение, я сказал, что правительству нельзя теперь ничего сказать, пока не будут представлены план и сотрудники издания».
В общем, «Словаря» еще не было, а в голове одного из блюстителей порядка в литературе возникла уже «странная параллель» — идея о возможном и весьма опасном воскрешении опыта французских энциклопедистов XVIII века в России второй половины XIX века.
Но что это за «полковник генерального штаба», ходатайствовавший вместе с Краевским о разрешении «Энциклопедического лексикона»? Возможно, что им был Виктор Михайлович Аничков — будущий член редакции «Словаря» по отделу военных наук: в это время он профессор Николаевской Академии генерального штаба по кафедре военного хозяйства. Не исключено, что упомянутым полковником был Константин Иванович Гершельман, который впоследствии не раз будет хлопотать по делам издания «Словаря». Но скорее всего Никитенко просто не вполне расслышал (или забыл), о полковнике какого ведомства шла речь, и вместе с Краевским о новом издании хлопотал полковник Михайловской Артиллерийской академии Лавров.
Наверное, сама идея этого издания ему и принадлежала. Еще в 1857 году в статье «Несколько слов о системе наук» Лавров охарактеризовал «опыт полной систематической классификации» наук, представленной в предисловии д’Аламбера к знаменитой французской Энциклопедии, и напомнил в этой связи читателям об отечественном «Энциклопедическом лексиконе» А. А. Плюшара, начатом в 1835 году и прекратившемся на пятой букве азбуки (планировалось сорок, вышло семнадцать томов). Вполне допустимо, что идеей об издании новой отечественной энциклопедии Лавров увлек Краевского. Разумеется, подобное издание требовало немалых средств — отсюда и ходатайство о субсидии.
К концу 1859 года основные организационные вопросы были решены. В письме от 1 декабря к московскому публицисту Никите Петровичу Гилярову-Платонову, писавшему по религиозно-философским вопросам, Лавров не только сообщает, что в Петербурге «собираются издавать Полный энциклопедический лексикон», по пишет также, что ему поручена редакция философского отдела. Характерна фраза, посредством которой Лавров стремится привлечь своего адресата к сотрудничеству: «Похвала и порицание должны быть одинаково чужды лексикону по самому его плану».
Обязательное для литературных предприятий, объединяющих разнородные идейные и научные силы, Лавров не считал обязательным для собственного творчества: его выступлениям присущи и похвала и порицанье. Более того, их отличал дух критики. Вполне наглядно это выступило в брошюре Лаврова «Очерки вопросов практической философии», вышедшей в январе 1860 года. Эта первая в жизни Лаврова книжка, представляющая собою отдельное издание его «Очерка теории личности» («Отечественные записки», 1859, № 11–12), имела посвящение: «А. Г. и П. П.». Как раскрыл позже инициалы сам автор, это означало — «А. Герцену и П. Прудону».
«Очерки…» своеобразный итог предшествовавших исследований Лаврова (в них мы находим ссылки на «Вредные начала», «Механическую теорию мира», «Практическую философию Гегеля») и вместе с тем фундамент последующей разработки им его собственной «практической философии», в центре которой — теория антропологизма, проблема сущности, формирования и развития человеческой личности.
В этой работе Лавров выдвигает идею о социализме как идеале такого общества, которое будет основано на полной свободе личности. Вслед за Герценом, не раз писавшим об опасных тенденциях западноевропейской жизни, где нарастает угроза «спять личность стадом», вырабатываются «общие стадные типы», Лавров говорит о необходимости уже теперь развивать активность, самостоятельность личности; это, с его точки зрения, главный урок, который надлежит извлечь из опыта Запада.
Непосредственным толчком к созданию «Очерков…» послужила, вероятно, пятая книжка «Полярной звезды», вышедшая в мае — начале июня 1859 года и содержавшая только что процитированные главы из «Былого и дум», посвященные П. Прудону и Д. С. Миллю (статья о Милле была напечатана также в «Колоколе», л. 40–41, 14 апреля 1859 г.). Во всяком случае, рассматривая те же работы Прудона и Милля, что и Герцен, Лавров в целом ряде мест своей брошюры явно перекликается с ним. Опыт Европы в герценовском истолковании — важнейший источник теоретических рассуждений Лаврова.
Подобно Герцену, Лавров указывает на то, что в современной Европе социализм «из утопии, осыпаемой насмешками, внезапно сделался страшным вопросом». Отношение Лаврова к западным теоретикам социализма также во многом схоже с тем, как их оценивал Герцен. 22 октября 1859 года, как раз во время работы Лаврова над «Очерками…», Е. А. Штакеншнейдер пишет в дневнике: «Вчера много говорили о Фурье, Сен-Симоне и прочих. Лавров излагал их системы, но над некоторыми подробностями смеялся. Бенедиктов изучил эти системы не хуже Лаврова. Иван Карлович (Гебгардт. — Авт.) острил, но не шутя приходил в восторг от многого, а общий вывод был, как и всегда: как худо жить у нас. Но выходило в то же время, что и в Европе не лучше, что там уже износились все формы и политического и общественного быта, надо искать и создавать новые. Там надо создавать новые, а тут все вздыхают для нас по этим старым формам. Сами говорят, что Европа в безвыходном положении, и Герцен это пишет, а все мечтают и вздыхают, зачем у нас не так, как в Европе. Вот тут-то и стали разбирать социальные системы Фурье и прочих. Лавров уверял, что чем-нибудь подобным может кончиться, «что, впрочем, — говорил он, — не Европа, а сперва Америка, может быть, и выработает какую-нибудь такую эгалитарную систему, что все будут одинаково работать и одинаковы сыты». Спустя пять дней Елена Андреевна отмечает, что во время разговора насчет фурьеристских фаланстеров она доказывала: нынешнее и всякое расстройство и переустройство лучше такого устройства. Лавров засмеялся как-то особенно весело, ласково посмотрел на собеседницу и проговорил: «Так, так, вы правы, совершенно правы».
Словом, эгалитаризма, уравнительности, «монастыря или казармы» в качестве социального идеала Лавров не приемлет. Это и одна из важнейших идей его «Очерков…».
Другая состоит в осуждении междоусобной борьбы «прогрессистских» партий, проистекающей из односторонних увлечений каждой из них. Лавров хвалит французского мыслителя Прудона за то, что, глубоко преклонившись перед понятием справедливости, он стремился выступить примирителем всех борцов за справедливость; ведь идея справедливости, полагает Лавров, — это то начало, на котором сходится большая часть самых разнообразных «прогрессистских» учений.
В центре философских рассуждений самого Лаврова — человеческая личность как единое целое. Именно она есть предмет философии. Материализм (впрочем, также и позитивизм; его влияние на Лаврова было достаточно сильным) дал, как думал Лавров, лишь важные частные указания для построения научной философской системы, но сам таковой не является. Поэтому для миросозерцания, которому Лавров следует, он, по его собственным словам, сказанным позже в «Биографии-исповеди», «предпочитает употреблять название антропологизма. Он видит первое проявление этого направления у Протагора… еще более основательное подготовление находит у Эммануила Канта; в принципиальных положениях философии Людвига Фейербаха признает установление определенных начал антропологизма…».