— Буду ли — не знаю, да хотелось бы, — ответил Борис.
— Легко дается?
— Я всегда любил математику.
— Ну, это хорошо. Это я одобряю. Пойду к тебе в цех, под твою команду.
— А вы питерский? — спросила Лиза.
Малинин весело взглянул на нее, на Клешнева, словно и они были его старыми друзьями.
— Питерский, — отозвался он, улыбаясь и поглядывая на Клешнева, на Лизу, на Бориса. — Значит, вместе будем, в одном цехе, — сказал он Борису. — Это ты хорошо придумал — быть инженером.
— Фома Григорьевич посоветовал.
Малинин кивнул головой:
— О вас, Фома Григорьевич, мне много раз приходилось слышать. Каширина помните? От него я про вас много узнал. — Малинин помолчал. — Погиб Каширин. Рядом дрались. Погиб. — Он опять помолчал. — Ну, да теперь будет время обо всем рассказать. Теперь все время — наше...
— Что ж это я, — вдруг спохватилась Лиза, — все слушаю да слушаю, а кто же вас кормить будет? — Она вышла из комнаты.
Следом за ней вышел и Клешнев.
Малинин взглянул на Бориса и не столько спросил, сколько сказал утвердительно:
— Ты сейчас партийный.
— Нет, — ответил Борис, — но я заявление подаю...
Возвращаясь как-то домой вместе с Борисом, Клешнев спросил его: «Почему ты в партию не подаешь?»
Борис ответил ему с той откровенностью, которая стала обычной в разговорах между ними. Это был, в сущности, не столько ответ, сколько подробный и честный рассказ о своей жизни. И спросил: «Вы меня знаете, Фома Григорьевич. Вы бы дали мне рекомендацию?»
«Дал бы», — спокойно ответил Клешнев.
Выслушав Бориса, Малинин крепко пожал ему руку и обнял его.
— В добрый путь, — сказал он, и в голосе его снова послышалось знакомое Борису нежное и вместе с тем строгое выражение.
Когда он ушел, Клешнев сказал:
— Славный парень! — Затем помолчал, шагая по комнате и поглядывая на Бориса так, словно перед ним стоял не Борис, а какой-то другой человек. — Уважает тебя. Видел в бою и уважает. — Клешнев остановился, все так же глядя на Бориса. — Да и я тебя тоже видел. В Октябрьские дни видел. С Николаем Жуковым.
Он очень медленно выговаривал слова, и было в его голосе нечто такое, что шло от самого сердца.
Вдруг он спросил:
— А что тебе Надя писала?
— Ни одного письма от нее не было.
— Как так? С месяц назад было.
— Нет, я не получал.
— Странно, — удивился Клешнев. — Твоя мать приносила мне это письмо. Я читать не стал, но она говорила... — Он нахмурился, вспомнив свою последнюю встречу с Кларой Андреевной. Потом усмехнулся: — Боюсь, что твоя мать и на этот раз сумела тебя запутать...
— Надя приезжала... — начал Борис и вдруг замолчал. Только сейчас он понял, что Надя приехала тогда вслед за своим письмом, в котором она, может быть, писала ему нечто важное для них обоих... — Как бы мне узнать ее адрес? — добавил он и озабоченно посмотрел на Клешнева.
— Это в нашей власти, — улыбнувшись, отозвался Клешнев.
Глядя на Бориса, он думал о судьбе этого молодого человека, все-таки сумевшего выйти на единственно верный путь.
И Клешнев испытывал гордость при мысли о том, что он принадлежит к той великой армии, которая преобразует жизнь и людей,
XLVIII
Солнечным морозным утром Борис встретил Надю на вокзале. Опустив на перрон вещевой мешок, она стояла около одного из вагонов с маленьким саквояжиком в руках.
Надя сразу заговорила о том, что ей не хочется ехать на старую квартиру и что она решила остановиться у подруги на Васильевском острове. Борис подхватил ее вещевой мешок, они вышли на площадь перед вокзалом и долго говорили о том, как лучше добраться до Васильевского острова и где оставить вещи, если комната подруги окажется на замке. Ни о пропавшем письме Нади, ни о том письме, которое Борис написал ей после разговора с Клешневым, они даже не вспоминали.
Шагая рядом с Надей по Невскому, Борис то и дело поглядывал на нее. Она мало изменилась и все-таки казалась Борису какой-то новой, другой, совсем непохожей на прежнюю Надю.
Так они добрались до Дворцового моста и, спустившись на лед, направились к университету. Снежный речной простор окружал их.
В ослепительном сплаве льда и солнца дышалось особенно легко и радостно.
— Тебе не странно вспоминать себя в прошлом? — спросил Борис. — Мне очень странно. Иногда просто не верится, что я мог не понимать самых простых вещей.
Надя подумала.
— Жизнь изменилась, — сказала она. — Теперь понимать легче, чем когда ты был в казармах.