— Скоро ли начнутся ваши репетиции?
— Не думаю.
— Почему же?
— Спектакль все еще собирает достаточно денег.
— Вы уже знаете что-нибудь о новой пьесе?
— Нет.
— Вы, кажется, появляетесь только в третьем акте?
— Мне намного больше нравится выходить только в одном акте.
— Неужели?
— Я не понимаю тех, кто хочет появляться в каждом акте, не имея главной роли. В прошлом году Мануэле очень удались куплеты в последнем акте ; а Дарвийи, например, намного талантливей и симпатичней Мануэлы ; поскольку, в конечном счете, в ней нет ничего выдающегося, в Мануэле ; доказательством тому ее игра весь этот год ; правда, пьеса такая глупая! Так вот, хоть Дарвийи на сцене чуть не полпьесы, все равно она совершенно незаметна.
— Она сама виновата ; не сказать, чтобы она особо блистала.
— Она очень хорошо играет, у нее очень красивый голос, и она намного лучше всех этих мелких фигуранток ; они просто смешны, в конце концов, эти девицы ; вы все говорите об артистах, о пении, об искусстве, а когда перед вами играет настоящий актер, вы того даже не замечаете.
Нужно остановить ее каким-нибудь комплиментом.
— Но, друг мой, мне кажется, что ежевечерние аплодисменты в ваш адрес говорят об обратном.
Она замолкает ; она не обижена ; такие комплименты трогают чувствительную струну и всегда достигают цели.
— Смотрите, — указывает Лея, — вон та женщина в светлом платье, на другой стороне улицы ; как можно выходить в этом в такую погоду!
С другой стороны бульвара — изящно одетая женщина в светлом платье.
— И правда, забавно ; хотя платье очень даже ничего.
— Но в такую погоду!
Она удивленно смотрит на меня с полуулыбкой.
— Да, это действительно не очень принято.
— Вот именно.
Она не понимает, моя бедная Лея, что я смеюсь над ней и что она смешна ; порой на нее находит это необоснованное удивление и негодование ; она все еще не опомнилась от этой истории с Жаком.
— Сегодня на улицах почти никого, — говорит она.
— Хотя такой прекрасный вечер!
— Да, но немного прохладный.
— Уверен, что вам холодно ; п
очему вы не хотите вернуться?
— Да нет же, мне не холодно.
Она упрямится ; ей холодно ; не хочет этого признать ; до чего непонятны женщины! становится все холоднее ; в деревьях гуляет сильный ветер ; а вот и площадь Терн ; мы в жизни не доедем до Елисейских Полей ; на бульваре никого ; улицы до ужаса грустны ; если мы поедем до Елисейских Полей, то не вернемся раньше полуночи или часа.
— Холодно, — говорит Лея. — Вернемся, если хотите.
Ну наконец!
— Кучер, назад ; улица Стивенс ; четырнадцать.
Кучер останавливается ; экипаж делает поворот ; лошадь напрягается под натянутыми вожжами ; едем ; снова рысью ; лошадиная рысь и тряска экипажа ; и монотонное движение ; звонкий щелчок хлыста ; с нами равняется другой экипаж ; обгоняет нас ; почему мы едем так медленно? два глубоких старика на тротуаре ; шум колес ; легкое покачивание ; снова парк Монсо, ротонда ; приедем через четверть часа ; что скажет Лея? я поднимусь с ней ; нужно подняться с ней ; мы войдем в комнату ; пустит ли она меня? в прошлый раз она хотела, чтобы я немедленно ушел ; да, но обычно я жду до тех пор, пока она не начнет переодеваться ; когда мы подъедем к двери, нужно будет из вежливости спросить, могу ли я ее проводить ; она выйдет первой ; она справа, значит, она будет со стороны тротуара ; по крайней мере, она должна разрешить мне проводить ее в комнату ; а что она скажет потом? позволит, наконец, остаться? нет, не может такого быть ; да я и не хочу ; четверть часа в комнате, пока она снимет пальто и шляпу ; так лучше всего ; но вдруг захочет, чтобы я остался! она думает, наверное, что рано или поздно ей придется это сделать, хоть раз ; сегодня она вроде бы освободила себе вечер ; если бы сегодня! если бы не сегодня! надо в конце концов, чтобы она приняла решение ; не воображает же она, что я собираюсь вечно довольствоваться платоническими шалостями ; я не заявлял о таком намерении ; пусть не думает, что может заставить меня терпеть все, не получая ничего ; ох, сколько проблем! приближается длинная цепь фонарей ; другие экипажи ; бульвар Малерб ; мы все ближе ; с чего бы ей согласиться сегодня, если не согласилась вчера? уже столько времени ей удается мило спроваживать меня ; но я ничего и не просил ; я не делал вид, что чего-то прошу ; так что же, ей надо было просить самой? вот было бы прекрасно, если бы она, она сама однажды захотела! Вот она, рядом со мной, неподвижная ; увы! как далека эта надежда! неподвижна, равнодушна и обычна, вот она ; вяло смотрит перед собой ; прячет руки в пальто : эти ее открытые глаза без всякого выражения ; мы без устали едем сквозь тихую ночь ; высокие и полусумрачные дома с яркими красными окнами ; слева деревья ; размеренная рысь по мостовой ; бело-серая лошадь мерно перебирает ногами ; здесь — она, молчаливая и неподвижная, явно грезит, она, безразличная, обычная, неподвижная, неподвижная и не любящая ; о, когда же наступит тот день, когда же она отдастся, если вот он, белый женский силуэт, совершенно лишенный любви! но разве не родится в глубине этой кроткой, неведомой души хотя бы простой дружбы? Моя неизменная преданность не могла же не тронуть ее совершенно ; любовь проникает в любимое сердце ; желание зовет и влечет ; это магнит, любовь ; почему не родиться чувству в глубине ее существа, почему не вырасти, не стать любовью? Сегодня, если ее губы так же молчаливы, как глаза, то это потому, что дружба прорастает вдали от губ и глаз, в глубине ее сердца ; убаюкаем же себя моим желанием, моей химерой ; однажды она меня полюбит, дитя, сидящее здесь телом к телу со мной ; такое хрупкое, беззаботное дитя возле меня, прохладной ночью, отдается своей грезе о безмыслии, под небом, усеянным звездами. По туманным дорогам, по дорогам без горизонта, в покачивании сонной езды и под низким и гармоничным стуком колес, все дальше по улицам едет счастливый экипаж, где мы вдвоем… я с любовью говорю Лее, только чтобы прервать вечернюю тишь, я говорю :