— Я работал без остановки с утра понедельника, когда…
— Когда я убил себя, — завершила машина.
Его отец задохнулся, посмотрел на него потухшим взглядом. Он всегда был такой собранный, такой сдержанный, такой уверенный в себе. И Питер всегда ненавидел эту его собранность. Потому что сам он никогда не был собранным.
Сам он.
Эти слова вернули его в действительность. Он ли это? Точно ли человек — это только его разум? Он часто заявлял, что дело обстоит именно так. В тихие вечера после ужина, когда приходили другие преподаватели и сидели в их гостиной с родителями. И когда его мать сидела рядом с ним, гордая и улыбающаяся, он вещал, что человек — это только его разум и ничего больше. Зачем она сделала с ним такое?
Он снова ощутил связывающую по рукам и ногам беспомощность. Чувство, словно он угодил в капкан. А он и угодил в капкан. Огромный, с железной челюстью капкан этого тела, сделанного отцом.
Он испытывал похожий леденящий ужас последние полгода. Это же самое ощущение, будто бы пути к отступлению отрезаны со всех сторон. Что он никогда не выберется из тюрьмы своей жизни и кандалы ежедневной рутины тяжким грузом болтаются на руках и ногах. Ему часто хотелось кричать.
Ему и теперь хотелось закричать. Громче, чем когда-либо раньше. Он нашел для себя единственный остававшийся выход, и тот тоже был перекрыт. Утром понедельника он перерезал себе вены, и одеяло тьмы накрыло его.
И вот он снова здесь. Тело исчезло. Не осталось вен, которые можно перерезать, нет сердца, чтобы пронзить или раздавить, нет легких, из которых можно выжать воздух. Только мозг, изможденный и страдающий. Однако он снова здесь.
Он стоял, развернувшись к окну. Смотрел на кампус колледжа Форт. Вдалеке он видел — воспринимали его красные линзы — здание, в котором проводил социологические исследования.
— Значит, мой мозг не пострадал? — спросил он.
Удивительно, каким спокойным он сейчас стал. Секунду назад ему хотелось кричать во всю мочь легких, которых у него больше не было. А теперь он испытывает апатию.
— Насколько я понимаю, нет, — сказал отец.
— Это прекрасно, — сказал Питер, сказала машина. — Это просто прекрасно.
— Питер, я хочу, чтобы ты понял: это была не моя идея.
Машина загудела. Голосовые шестеренки терлись друг о друга и поскрипывали, но не прозвучало ни слова. Красные глазки поблескивали, уставившись на кампус.
— Я обещал твоей матери, — сказал отец, — я был вынужден, Питер. Она билась в истерике. Она… у меня не было иного выхода.
— И к тому же это был чертовски интересный эксперимент, — произнес голос из машины, его сын.
Молчание.
— Питер Диафилд, — произнес Питер, сказали вертящиеся, позвякивающие шестеренки в железном горле, — Питер Диафилд восстал из мертвых!
Он развернулся, чтобы посмотреть на отца. Разумом он понимал, что живое сердце сейчас тяжело билось бы, но маленькие колесики вращались ровно. Руки не дрожали, а свисали, блестя полированными поверхностями, по бокам. У него не было сердца, чтобы биться. Не было дыхания, которое могло бы перехватить, потому что это было не живое тело, а машина.
— Вынь оттуда мой мозг, — сказал Питер.
Отец начал надевать жилет, он медленно застегивал пуговицы усталыми пальцами.
— Ты не можешь оставить меня в таком виде.
— Питер, я… я должен.
— Ради эксперимента?
— Ради твоей матери.
— Ты ненавидишь ее и ненавидишь меня!
Отец отрицательно покачал головой.
— Тогда я сам это сделаю, — сообщила машина.
Стальные руки поднялись.
— Ты не сможешь, — сказал отец. — Ты не сможешь причинить себе вред.
— Будь ты проклят!
Не последовало никакого безумного вопля. Знал ли отец, что в своем сознании Питер заходится криком? Звук его голоса был ровным. Он не мог выражать гнев. Могут ли тронуть чью-то душу механические реплики машины?
Ноги тяжело двигались. Позвякивающее тело приближалось к доктору Диафилду. Тот поднял глаза.
— А лишил ли ты меня способности убивать? — спросила машина.
Пожилой человек смотрел на стоящую перед ним машину. Машину, которая была его единственным сыном.
— Нет, — сказал он устало. — Ты можешь меня убить.
Машина, кажется, сдалась. Шестеренки, заставившие зубы сжиматься, раскрутились в обратную сторону.
— Эксперимент прошел успешно, — произнес безжизненный голос. — Ты превратил своего сына в машину.
Отец стоял перед ним, на его лице отражалась изможденность.
— Неужели? — спросил он.