Прерывисто дыша, она остановилась перед шкафчиком, ввела код и забрала сумку, после чего зашла в женский туалет и заперлась в самой дальней кабинке. Там Люми поставила сумку на крышку унитаза, а куртку повесила на крючок. Из сумки Люми достала складной нож, вытащила из него отвертку, присела на корточки под раковиной и осторожно провела рукой по стене. Над трубой, в нескольких сантиметрах от пола, она обнаружила закрашенные болты. Открутив их, Люми сняла крышку с люка, в котором помещались шаровые краны, достала оттуда пакет, вернула крышку на место, поднялась и взглянула на себя в зеркало.
Губы побелели от напряжения, глаза странно блестели.
Люми постаралась сосредоточиться на том, что ей предстояло сделать, хотя происходящее все еще казалось ей дурным сном.
Она развязала было бечевку, охватывавшую пакет, как вдруг услышала, что в туалет кто-то вошел.
Какая-то женщина заплетающимся языком кляла шлюх, которые много о себе возомнили. Идя вдоль кабинок, она громко хлопала ладонью по каждой двери.
Люми беззвучно развернула бумагу и достала маленький “глок-26” с прибором ночного видения. Вставила полный магазин и положила оружие в сумку.
Женщина за дверью продолжала сквернословить.
Скупыми движениями Люми достала из сумки конверт с наличными, разделила купюры на две пачки, одну сунула в кошелек, а другую убрала назад, в сумку. Выбрала один из паспортов, проверила имя, повторила его про себя и достала из сумки один из мобильных телефонов.
Женщина за дверью затихла, но Люми слышала ее тяжелое дыхание.
Что-то со звоном упало на кафельный пол.
Люми включила телефон и ввела пин-код.
Она боялась, что отец попал в беду, больше всего она боялась именно этого. Люми не задавала вопросов, но все же надеялась, что отец ошибся. Ей даже казалось, что папа слишком долго ждал катастрофы и теперь не выдержал – вообразил опасность там, где ее нет.
Но вот он позвонил и спросил, помнит ли она солнечное затмение в Хельсинки.
Этот вопрос мог означать только одно: план, который они разработали на случай катастрофы, активирован.
И на вопрос отца Люми ответила “да”.
Это значило: она справится со своей частью плана.
Стараясь дышать спокойнее, Люми вытерла слезы, надела новую куртку, старую сунула в сумку, натянула шапочку, спустила воду и вышла из кабинки.
У зеркала перед раковиной стояла какая-то крупная женщина. Пол под ней был совершенно мокрым.
Люми торопливо вышла, у кассы взяла талон и, когда подошла ее очередь, купила билет в оба конца на первый же марсельский поезд, заплатив наличными, после чего вышла на платформу.
В воздухе висел тяжелый запах поездных тормозов.
Люми ждала, опустив голову и зажав сумку между ног. Табло на перроне возвещало, что до прибытия поезда осталось чуть больше двадцати минут. Люми вспомнила месяцы, проведенные в Наттавааре. Ее последние месяцы с матерью оказались и первыми месяцами с отцом. Она его почти не знала – с детства остались лишь разрозненные воспоминания и короткие рассказы.
Но Люми так нравилось быть рядом с ним, нравились вечера за ужином, ранние утра.
Ей нравилось, как он инструктировал ее, неутомимо и терпеливо.
Готовясь к худшему, они сблизились.
Люми подняла голову и прислушалась. Из динамиков раздалось объявление о задержке какого-то поезда.
Вдали свистнул локомотив.
Какой-то худощавый человек в темно-сером пальто бродил по платформе на противоположной стороне, словно ища кого-то среди отъезжающих, а потом побежал вверх по ступенькам.
Люми опустила глаза. Ей вспомнилось, как Сага Бауэр приехала к ним и рассказала, что обнаружила тело Юрека Вальтера.
Перед ними тогда словно распахнули двери в сад, в летнее утро. Люми смогла выйти в новый мир, смогла уехать в Париж.
Поезд приближался, лязгая на стрелках; он втянулся на восемнадцатый путь и, отдуваясь, остановился. Люми взяла сумку, прошла в вагон и отыскала свое место. Поставив сумку на колени, она выглянула в окно и вдруг увидела у поезда того мужчину в сером пальто.
Люми быстро опустилась на пол, сделав вид, что роется в сумке, и посмотрела на часы.
Поезду пора бы уже отправиться.
Соседка по вагону попросила, не нужна ли ей помощь; Люми не ответила.
Раздался свисток, и поезд тронулся. Выждав подольше, Люми снова села на место, извинилась перед соседкой. И зажмурилась, чтобы не расплакаться.
Она вспомнила, как случайно обидела одного студента в конце первого семестра, обозвав его фотографии сексистскими. На выставке, проходившей в том же месяце, он написал над снимками: “Пять сексистских фотографий, сделанных сексистом”.
Потом они стали общаться, а летом съехались и стали жить у нее.