Сатианеты переглянулись, яростно мерцая глазами.
— Нет? — не обращая внимания, продолжала Татьяна Викторовна. — Но ничего другого Стражи порога не принимают. Мы вынуждены отказаться от вашего подарка. Возвращайтесь в сектор Дох и продолжайте терять самое ценное, что у вас есть.
Казалось, сатианеты задохнутся от возмущения. С минуту они стояли молча и мерили зарозовевшую лицом, но не отводящую глаз, Татьяну Викторовну тяжелыми взглядами, затем синхронно развернулись и вышли. Шедший последним Тсалит кинул прощальный взгляд через плечо: Татьяна не поняла, чего было в нем больше — сожаления или, все-таки, благодарности.
Кат о`кара смотрел на нее так, словно прикидывал — подойдет ли она для домашнего зверинца? Наконец, вздохнул и произнес лишь одно слово:
— Че-ло-век!
Затем сделал знак рукой, и события пошли своим чередом. Лу-Тан проводил его и сопровождающих в креационную камеру, останки были осмотрены, данные занесены в информационные матрицы, консервационные футляры вынесены со станции. Последовала церемонная процедура прощания. Татьяна держалась за учителем и молчала.
На пороге первой шлюзовой БагДэАн неожиданно остановился и обернулся.
— От награды Ассоциации вы не посмеете отказаться! — гулко сказал он.
И Татьяна снова не восприняла реплику как вопрос.
Двери закрылись. Наконец, они остались одни. Где-то в коридорах нарастал возмущенный лай — Э выпустил ранее запертого пса, и тот спешил пожаловаться на одиночество.
— Проводите меня, Танни! — попросил Лу-Тан.
Они медленно пошли по коридору в сторону бассейна. Прибежавший Бим, лая, бесом скакал вокруг. Татьяна еле его успокоила.
Перед дверью «морж» повернулся к Татьяне.
— Простите меня!
— За что?
— Я подверг вас испытанию — не опасному, но морально тяжелому.
— И я?..
— И вы выдержали его. Теперь я спокоен.
Он медленно вполз в свои покои. Белая дверь закрылась, мягко замерцала в приглушенном свете коридора.
Сердце горестно сжалось. Что-то оно стало шалить в последнее время — это сердце.
Татьяна Викторовна провела пальцами по двери, словно гладила живое существо.
— Пойдем! — сказала она верному Биму. — Пойдем, мой лохматый, смотреть на звезды и размышлять. Я — человек. А человек, так сказал мой Учитель, может размышлять о чем угодно.
Странное ощущение охватывало лежащего в Икринке. И мир за прозрачной «плацентой» вроде был тем же самым, без искажений, и воздух, наполняющий легкие, казался таким сладостным, что его хотелось пить, а световая волна была подобрана идеально для зрения пациента — но вот, поди ж ты, складывалось впечатление, что тебя исключили из этого мира, вынесли прочь, инкапсулировали, хотя и не ампутировали, до срока.
Все это заставляло Татьяну Викторовну нервничать, вот почему очень серьезный Лу-Тан ворчливо покрикивал на нее:
— Да успокойтесь же, наконец, Танни! Я не сделаю из вас монстра! Чистая вода! Или мне вас усыпить?
— Меня еще никто никогда не омолаживал! — то ли смущенно, то ли язвительно отвечала Татьяна, ворочаясь на оптимальной для ее веса и фигуры подстилке. До самого горла ее, обнаженную, укутывала легкая белая ткань. Щупы-исследователи осторожно ползали поверх — смешили, смущали, щекотали.
— Я обещал вам плюс двести лет к человеческому сроку? — парировал «морж». — И слово свое сдержу. К моменту вашего семидесяти — восьмидесятилетия вы осознаете лишь первые истины мироздания, после чего отправитесь по совсем другой дороге. Но если вы задержитесь…
— Усыпляйте меня! — решилась Татьяна. — Я себя чувствую подопытной мушкой-дрозофиллой, завязшей в питательном бульоне в чашке Петри.
— Это повар? — уточнил Лу-Тан, колдуя над Большой медицинской консолью. — Когда проснетесь — расскажете.
— И сколько я буду спать? — уже зевая, поинтересовалась Татьяна.
— Не знаю. Могут быть промежуточные пробуждения. Если появится сильное чувство жажды — рядом будет стоять стакан с питательной плазмой. Пейте и спите дальше.
— А физиологические потребности? — удивилась Татьяна Викторовна. Сон накатывал войлочным пологом.
— Вы будете полностью подключены к Консоли. Не о чем беспокоиться. Считайте это новым опытом для дальнейшего обучения. Э нашепчет вам прекрасные сны…
— Только чтобы никаких белых цветов, — пробормотала почти заснувшая Татьяна. — Я их боюсь…
— Спите! — приказал Лу-Тан.
Она закрыла глаза и вытянулась под покровом, сжав кулачки. Нежное лицо, словно сведенное судорогой, никак не желало расслабляться. Даже во сне она пыталась контролировать себя, свои действия, эмоции.