— И? — тон Митчелла был скучающим, как будто каждое мое слово было пустой тратой его драгоценного времени. Этот звук был мне хорошо знаком. На самом деле, мне никогда раньше не приходило в голову, насколько его манера разговаривать со мной была похожа на то, как разговаривал со мной мой отец.
Может быть, это цикличность?
— Что ты имеешь в виду, и? И я была так занята рвотой и болью, что не могла встать с постели.
— У тебя есть телефон.
— Это были выходные.
— Которые ты должна была работать.
Потому что я работала каждый уик-энд. Наверное, в прошлом я была так запутана, что меня это никогда не беспокоило.
— Мир, кажется, не рухнул, — сказала я, осознав свою ошибку, когда гигантская ладонь Санни сомкнулась вокруг моего горла спереди, перекрыв подачу воздуха, заставив мою грудь немедленно сжаться, мое лицо стало странно горячим и покалывающим, когда он поднял меня со стула и держал прижатой к его телу.
— Прояви немного гребаного уважения, Бет, — прорычал он.
— Нам нужно, чтобы она была в сознании, — напомнил Митчелл своему сыну, который отпустил меня достаточно, чтобы дать немного воздуха, но недостаточно, чтобы остановить головокружение и чувство удушья в груди, когда я попыталась вдохнуть еще. — Никто не говорил, что ты должна была быть наркоманкой, — продолжал он, как будто в этой конкретной встрече не было ничего необычного. Это было потому, что для него и его сыновей это было не так. — Но ты должна работать, и ты должна следовать правилам, — он медленно встал, повернул запястье, чтобы посмотреть на блестящий циферблат своих часов. — Что ж, у нас назначена еще одна встреча. Я ожидаю, что ты охладишь этот глаз, нанесешь макияж на шею и будешь на работе послезавтра.
С этими словами хватка Санни полностью ослабла, неожиданно, заставив меня упасть на пол, задыхаясь, как рыба, вытащенная из воды, когда они прошли мимо меня и вышли.
Дверь закрылась со щелчком — звук, похожий на облегчение. Моя рука поднялась, чтобы прикрыть рот, пытаясь заглушить вырвавшийся у меня всхлип. Слезы были ожидаемыми и неудержимыми, пока я сидела тут, пытаясь успокоиться.
Я знала, что рано или поздно это произойдет.
Я знала, что они найдут меня.
Я знала, что они причинят мне боль ровно настолько, чтобы высказать свою точку зрения.
И я, конечно, знала, что они ни за что не отпустят меня.
Потому что я слишком много знала.
У меня было слишком много грязи.
Я могла бы посадить их на десятилетия.
Я была помехой.
С этим было легче справиться, когда я была слишком под кайфом, чтобы наплевать на все.
Но я была совершенно другой проблемой, когда была чиста и трезва.
Сколько времени пройдет, прежде чем они найдут способ заставить меня снова использовать, чтобы снова контролировать меня? Пока, в конце концов, это не убьет меня и не решит их проблему за них.
Черт возьми, Митчелл, вероятно, был совершенно разочарован, когда я сказала, что у меня была передозировка и я пережила это.
Я с трудом сглотнула, моя собственная слюна горела, как аккумуляторная кислота, когда я поднялась и пошла на онемевших ногах в спальню и в ванную, посмотреть на себя в зеркало.
Это было ужасно.
Я ожидала именно этого.
Мой глаз был опухшим, белок внутри покраснел, область под ним приобрела голубоватый оттенок, который, как я знала, со временем только потемнеет. Мое горло было уродливым, длинные полосы синяков в форме пальцев по всей передней части. Опять же, они тоже потемнеют.
Я подняла руки и вытерла слезы со щек, зная, что они бесполезны, зная, что нет причин плакать из-за ситуации, которую я не контролировала.
В спальне обычный звонок мобильного телефона заставил мое сердце подскочить к горлу, когда я пошевелилась и нашла его под одеялом, на экране высветилось его имя.
Лазарус.
Добрый, милый, совершенный, заботливый, самоотверженный, заботливый Лазарус.
Он вернется, увидит меня и потребует рассказать, что случилось, расспросит обо всех уродливых подробностях моей прежней жизни. У меня не будет другого выбора, кроме как рассказать ему.
Тогда, что ж, я до мозга костей знаю, что произойдет.
Он пойдет за ними из-за того, что они сделали со мной.
И он, будучи крутым бывшим наркоманом, бывшим дилером, нынешним бойцом в клетке и охранником в подпольном бойцовском клубе, а также байкером-преступником, который торгует оружием, да, он может подумать, что сможет справиться с ними.
Он не прислушается к доводам разума.
И тогда он получит травму, скорее всего, смертельную.
И это будет полностью моя вина.
Я не смогу с этим жить. Не после всего, что он для меня сделал.
Ни за что.
Я должна уйти. Я должна научиться жить с последствиями своих действий.
Он этого не сделает.
Я ему не позволю.
Мое сердце было огромной раной, когда я положила сотовый на тумбочку, когда он снова зазвонил. Я нашла свои ботинки и бумажник и решила, что мой телефон безнадежен, так что с ямой размером с Техас в животе, я вышла из квартиры.
Я вышла из здания.
Я оставила невозможную жизнь позади.
Я должна была знать, что это не то, что может быть у кого-то вроде меня.
Ничто из того, что я сделала в своей жизни, не указывало бы на то, что я заслуживаю всего, что мог предложить Лазарус.
В каком-то смысле, может быть, было лучше, что я выбралась до того, как увязла слишком глубоко.
Слишком поздно, сказало мое сердце.
У моего мозга не было веских аргументов против этого.
Потому что было уже слишком поздно.
Я почти уверена, что влюбилась в Лазаруса.
И, если боль, которую я почувствовала, войдя в свою квартиру, была чем-то особенным — это было абсолютно, совершенно мучительно.
Глава 11
Лазарус
— Тебе нужно сосредоточится, — предупредил Эдисон, наблюдая, как я нажимаю кнопку вызова в пятый раз подряд. Беспокойство свернулось клубком у меня в животе, готовое вырваться даже при малейшей провокации.
Я сказал ей, что позвоню.
И, может быть, если бы она спала или была в душе, я мог бы понять, пропустила ли она первые два или три звонка.
Но четыре или пять?
Каждое нервное окончание в моем теле испускало искры, говоря мне, что что-то не так.
Все еще находясь на начальной стадии детоксикации, она была наполовину не в себе от необходимости как-то отвлечься. Она бы ждала звонка, о котором я ей сказал.
Звонок перешел на голосовую почту, заставив мой желудок сжаться достаточно сильно, чтобы заставить меня вздрогнуть, убежденный, что была только одна веская причина, по которой она не брала трубку. И это, о, это было нехорошо.
Ее не было в квартире.
И единственная возможная причина, которую я мог придумать для этого, заключалась бы в том, что она не смогла справиться с этим в одиночку, было слишком рано ожидать, что она сможет не отступить. Со мной все было по-другому. Я так много поднимался и опускался. Меня избили, выпотрошили и использовали как пешку. Я прошел детоксикацию и подсел на препараты, которые они дают на ней. Я был арестован. У меня были годы проб и ошибок, прежде чем я, наконец, стал достаточно сильным, чтобы сделать все это самостоятельно.
У нее этого не было.
У нее даже не было такой долгой истории.
Шесть месяцев? Она была ребенком в этом.
Я думал, как оказалось, ошибочно, что это сработает в ее пользу. Может, если она вела такой образ жизни всего полгода, то не была так укоренившейся в своих привычках. Как только настоящие наркотики вышли из ее организма, и тяжелая фаза отказа тела закончилась, я думал, что она просто… приспособится.
Глупо.
Так чертовски глупо.
Я же знал все лучше.
Я даже не привел ее на чертову встречу бывших наркоманов.
Эгоистично. Я был эгоистом.
Я держал ее, пока она страдала. Я слушал, как она говорила о своей маме, своем отце, своей сестре. Я слушал ее болтовню о своем детстве и неудачной попытке поступить в колледж. Я наблюдал, как она общалась с моими друзьями, как будто это было самой естественной вещью в мире — находиться рядом с байкерами. Она видела, как я сражаюсь, и не отшатнулась от моего прикосновения.
Потом, ну, секс.
Гребаный лучший секс на свете.
Я должен был меньше сосредотачиваться на том, как сильно я хотел попробовать ее киску на вкус, почувствовать, как она обвивается вокруг моего члена и сжимается, когда она кончает, и больше на том, как она на самом деле справлялась со всем.
— Она не отвечает, — рявкнул я в ответ Эдисону, который нес ночную смену вместе со мной.
Мы добрались до места назначения примерно за три часа до этого, Рейн, Кэш, Волк, Репо и Дюк приветствовали польскую мафию как старых друзей, и их затащили в их клуб, чтобы, представьте, выпить, повеселиться и отдать деньги.
Я на мгновение почувствовал прилив надежды при мысли о том, что, возможно, они собираются покончить со всем этим, и мы сможем отправиться домой той же ночью. Никто не хотел быть в дороге. Все хотели быть дома со своими женщинами, если они у них были. Если же у кого-то их не было, они просто хотели быть дома, а не на гребаной страже, потому что мы все знали, что любой союзник может в мгновение ока превратиться во врага.
В которой мы с Эдисоном стояли возле небольшого гостевого дома, который на самом деле был едва ли больше обычного домика у бассейна, поздно ночью — все остальные внутри и отключились. Предыдущая ночь настигла их прежде, чем они успели по-настоящему сойти с ума от польских парней.
Но нам сказали остаться.
И поскольку Рейн не хотел плевать на чье-то гостеприимство, никогда не зная, какое оскорбление может привести какую-либо конкретную организацию в безумную спираль, он согласился.
Они спрятались в бункере.
Эдисону и мне дали огромные кружки кофе и оставили охранять остальных, пока они спали. Дюк и Сайрус сменяли нас около четырех утра, чтобы мы могли поспать час или два, прежде чем отправиться в путь.