Я уже чувствовала пот. Вот как ты понимал, что становится все хуже. Волосы у меня на затылке были влажными у корней. Скоро такой будет вся моя голова, пока я не буду выглядеть так, словно меня окунули в воду. Затем он окажется в подмышках, поперек спины, живота, груди и, в конце концов… рук и ног. Каждый дюйм моего тела будет влажным, как в лихорадке, в то время как я буду дрожать от озноба.
Опять же, я была абсолютно искренне до глубины души напугана тем, что осталась одна проходить через это. И, видя, что рядом со мной никого не было, мой похититель был лучшим выбором.
Так что, возможно, у меня был какой-то временный Стокгольмский синдром. Но я могла бы справиться с этим, когда снова стану чистой и с ясной головой.
Прямо сейчас я просто хотела, чтобы он вернулся.
Поэтому, когда он позвал меня по имени, это был, возможно, самый прекрасный звук, который я когда-либо слышала в своей жизни.
Что было очень, очень грустно, если подумать об этом.
— Да, ты сможешь, — сказал он мне, придвигаясь ближе, пока не оказался прямо рядом со мной, опустился на колени рядом со мной и коснулся моей руки, где я оставила довольно приличные следы от ногтей на коже, отчего на поверхности выступила ярко-красная капелька крови. Я даже не осознавала, что сделала это, пока он не обратил на это внимание.
— Будет только хуже, — сказала я, не заботясь о том, как жалко это прозвучало.
— Да, это так, — согласился он, не приукрашая это, за что я была в равной степени благодарна и раздражена. Некоторые банальности, хотя я бы знала, что это чушь, могли бы быть приятными прямо сейчас. — И тогда все будет медленно, но верно становиться лучше.
— У меня зуд по коже, — призналась я.
Он кивнул на это, убирая руку с моей руки и протягивая руку, чтобы на секунду коснуться моего лица. — Был жар, — заметил он, — морозит?
Я натянуто кивнула на это, испытывая облегчение от того, что мне не придется объяснять каждую мелочь.
— Хорошо, пойдем, — сказал он, вставая и протягивая мне руку, чтобы я взяла ее. Не было даже малейшего колебания, прежде чем я сделала это, позволив ему поднять меня на ноги, чувствуя боль в мышцах моих бедер. — Еще нет, — сказал он, когда я сделала движение к кровати, — давай попробуем другие превентивные способы, — странно добавил он, потянув меня в главную комнату, где было свалено около дюжины пакетов.
Он внезапно отпустил мою руку, заставив меня впервые осознать, что он вообще держит ее. Моя ладонь почувствовала себя странно без контакта, и мне пришлось сжать ее в кулак, чтобы остановить себя от того, чтобы снова потянуться к нему. Что было безумием. Он подошел к столу и схватил бутылку какого-то ужасного сока оранжевого цвета.
— Что это? — спросила я, сдвинув брови, когда он снял крышку и протянул бутылку мне.
— Педиалит.
— То, что дают детям? — спросила я, потянувшись за ней, поднося к носу и принюхиваясь. — О Боже, — поморщилась я, — пахнет сладким.
— В значительной степени, — согласился он, — и, надеюсь, это облегчит симптомы обезвоживания, так что пей.
Понимая эту логику, я взяла бутылку и опрокинула ее, сделав долгий глоток. Может быть, это помогло бы обезвоживанию, но был хороший шанс, что это вызовет рвоту, которая была такой отвратительной. По-видимому, то, что я читала, было правдой: у младенцев было другое количество вкусовых рецепторов, чем у взрослых. И вкусовые рецепторы, которые у них были, ну, они были серьезно испорчены, если им нравился вкус апельсинового Педиалита.
Лазарус протянул мне две таблетки Адвил, которые я приняла вместе с остатками Педиалита.
— Это все, что я могу предложить, — сказал он мне извиняющимся тоном, хотя это была не его вина, — я положу лекарства от тошноты и желудка на тумбочку. У меня также есть несколько комплектов одежды, которые я положу в ванную и… — сказал он, роясь в сумках, — два новых теплых одеяла, — сказал он, вытаскивая их — одно серое и пушистое, другое черное и трикотажное.
Он протянул их мне, и я прижала их к груди, чувствуя, как в животе поселяется чувство безнадежности. Это действительно должно произойти. Я предполагаю, что это не полностью дошло до меня, пока я не приняла «превентивные способы» и не получила одеяла, потому что меня вот-вот охватит озноб. Пути назад не было. Я собиралась пройти через ад, из которого не было выхода, кроме времени.
— О, и да… — сказал он, поворачиваясь к кухонным шкафам и залезая под раковину, чтобы вытащить ведро, возвращаясь, чтобы взять мусорную корзину и положить его внутрь, прежде чем повернуться и пожать плечами, — на случай, если ты не сможешь дойти до ванны, — объяснил он, заставляя унижение пронестись по мне так быстро, что каждый дюйм моего тела почувствовал себя неловко и неуютно.
На случай, если меня вырвет, и я не смогу добраться до ванной.
Моя жизнь была по-настоящему ужасной.
— Бетани, ты пройдешь через это один раз, и все закончится, — сказал он, пытаясь утешить меня, — это не будет красиво. Ты не сможешь спасти свою гордость. Но через пару дней действительно плохая часть закончится. Через несколько недель все симптомы исчезнут.
Это было правдой.
Если я хотела вернуть свою жизнь в прежнее русло, я должна была пройти через это.
Как только все закончится, я пообещала себе, все будет кончено. Никаких промахов, никаких рецидивов. Я собиралась взять на себя обязательство двигаться вперед, чего бы это ни стоило, даже если мне придется переехать. Если мне придется разорвать связи со всеми, кого я знала. Я не собираюсь позволить каким-то наркотикам поглотить остаток моей жизни.
— Ты голодна? — спросил он так, словно уже знал ответ на этот вопрос.
Мой желудок скрутило в узел. Конечно, отчасти это было от нервов. Но в большей степени это была ломка — предвестник рвоты, которая наступит скорее раньше, чем позже.
— Я думаю, что некоторое время воздержусь от еды, — призналась я, забирая у него ведро.
— Хорошо, — сказал он спокойно. Он был таким чертовски спокойным во всем. Вместо того чтобы утешать меня, я находила это почти раздражающим, — иди ложись, я обо всем позабочусь, — сказал он, махнув рукой на сумки.
Радуясь побегу, я помчалась в спальню, поставила ведро рядом с кроватью, достала одеяла из упаковки и разложила их на кровати слоями. От нечего делать я схватила пульт, включила телевизор на повторы старых фильмов шестидесятых годов и забралась в постель, ожидая, когда по-настоящему начнутся страдания.
В другой комнате я слышала случайный шорох пластиковых пакетов и закрывающихся шкафов, шум раковины, звонок мобильного, а затем медленную, плавную интонацию его голоса, когда он ответил.
В этом было утешение — в его присутствии, в его понимании плохой ситуации. Я его не знала. Он держал меня в плену. Но я была рада, что он был тут.
На этом я проваливалась и просыпалась в течение часа или двух, отдыхая, в чем отчаянно нуждалось мое тело, прежде чем наступила полная ломка, она разбудила меня едва ли за минуту до того, как я вылетела из кровати, хлопнула дверью ванной и бросилась в туалет, почти болезненно осознавая, что у меня есть зрители, и более чем немного смущенная этим фактом.
Я встала, заметив стопку одежды у раковины рядом с двумя бутылками жидкости для полоскания рта и запакованной зубной щеткой. Я умылась. Я причесалась. Я снова прополоскала рот. И к тому времени моя голова снова была в туалете.
Снова.
И снова.
И блядь снова.
Мой желудок был в тисках как от судорог, так и от последствий рвоты. Начался озноб, и когда я убедилась, что в животе у меня ничего не осталось, я ополоснула лицо, почистила зубы и вернулась в спальню, с несчастным видом забравшись под одеяло, свернувшись калачиком на боку и дрожа.
Я не была уверена, сколько прошло времени, сосредоточившись только на том, чтобы дышать, преодолевая желание снова вырвать, раскачиваясь, чтобы попытаться согреться, пот покрывал меня, казалось, повсюду, и боль, которая пронзила каждое нервное окончание от моих ног до макушки.
Я только наполовину осознавала, что кровать тяготит, пока меня на мгновение не вырвали из моих страданий, когда я почувствовала, как одеяла приподнялись и сильное тело скользнуло за мной, его ноги согнулись за моими, его рука скользнула по моему бедру, чтобы устроиться на матрасе рядом с моим животом.
— Я слышу, как стучат твои зубы в другой комнате, — объяснил Лаз низким голосом, успокаивающим, насколько это могло быть для моих измотанных нервных окончаний.
— Я… вся… вспотела, — сумела возразить я между дрожью, почти гипертрофированно осознавая, что все его тело прилипло к моему, и он скоро промокнет насквозь, как и я.
— Все в порядке, — сказал он, искренне, как будто он это имел в виду, но хорошо… возможно, я и испытывала настоящие мучения благодаря своему собственному пристрастившемуся телу, но я все еще была достаточно «собой», чтобы испытывать полное отвращение при мысли о том, чтобы обливаться потом из-за какого-то случайного горячего парня. — Перестань, — сказал он, крепче обнимая меня за живот, когда я попыталась отстраниться, — тебе нужно согреться, прежде чем ты сломаешь гребаный зуб от такой дрожи.
Он не ошибся. И хотя это было болезненно, моя гордость не позволяла мне оставаться в постели. — Меня сейчас стошнит, — солгала я, заставляя его руку немедленно отпустить меня, когда я влетела в ванную, хлопнув дверью.
На полу в ванной мне казалось, что я сижу на льду своим замерзающим телом, что усугублялось моей одеждой, которая насквозь промокла от пота, когда я подтянула колени к груди и попыталась не заплакать.
Попыталась.
Прошло всего две минуты, прежде чем я превратилась в абсолютное рыдающее месиво. И примерно в это же время дверь открылась, и я услышала, как Лазарус направился ко мне.
Однако он не остановился рядом со мной, а продолжил двигаться в сторону душа, протягивая руку и включая воду. Я слышала, как наполняется вода, испытывая почти неприятное облегчение при мысли о горячей ванне, о чем угодно, лишь бы избавиться от лихорадки и озноба.