Выбрать главу

— Где тут можно лапы помыть? — спросил он. Изобель, вздыхая и шмыгая носом, проводила их до ванной, где Голд вымыл Дазу поочерёдно передние и задние лапы, вытер их бумажным полотенцем и только после этого отпустил щенка исследовать новое для него пространство и обратился к Изобель:

— Не стой на кафеле босиком. Хоть бы носки надела, — Голд вдруг быстро приблизился к девушке, обнял, клюнул губами в лоб. — Ну вот, и знобит тебя, — заметил он озабочено отстраняясь.

— Немножечко, — просипела Изобель.

— Ты к доктору Брауну обращалась?

— У меня даже температура почти нормальная, — из-за хриплого тембра слова звучали не слишком разборчиво. — Всего 37 и 3.

— И сколько это по Фаренгейту? — нахмурился Голд. — Впрочем, не важно. Я видел, как люди угасали и вовсе без лихорадки. Так что быстро надевай носки и будем тебя лечить.

Пока Изобель одевалась, Голд отправился на кухню и стал придирчиво оглядывать содержимое полок. Конечно, первым его порывом было исцелить Изобель с помощью магии, и лет сто назад он бы так и сделал, не задумываясь о последствиях. Да что там, даже две недели назад! Но только с тех пор кое-что изменилось, кое-что напомнило ему, что волшебство всегда требует платы — так или иначе. Исцелённый его магией малыш Джок едва не погиб под колёсами чокнутого преступника, и как знать, не было ли это «случайное стечение обстоятельств» последствием оказанной, но так и не оплаченной услуги Тёмного. К тому же, распространяя по Лохду под видом украшений, уловители магии, Голд задумался не может ли воспользоваться чем-то подобным и тот, кто подбросил ему соломенную фигурку. Волшебство исцеления требовало достаточно больших усилий и оставляло после себя отчётливый магический след, и как не беспокоился Голд за здоровье девушки, подвергать её опасности и истощать свои силы, ему не хотелось. Но, в принципе, лечить простуду он умел, и Лохду было волшебным место задолго до его в нём появления, и тот, второй, тоже тут был не причём. Так что даже обычный травяной чай, собранный в Лохду, мог обладать воистину волшебными свойствами. Проблема в том, что никаких трав на кухне у девушки Голд так и не обнаружил.

— У тебя есть лекарственные травы? — спросил он у Изобель зашедшей на кухню и теперь молча наблюдающей за вторжением в её владения Голда.

Она выдвинула и ящик стола и подала ему коробку ромашкового чая. Голд сощурился, читая надписи на фабричной упаковке. Трава, разумеется была не местной.

— А молоко есть?

— Кончилось, — Изобель сухо закашлялась. Видимо, голосовые связки больше не выдерживали нагрузки.

— Больно говорить?

Девушка кивнула, не переставая кашлять, в глазах её блестнули слёзы, и она просипела всё тем же мужским, так не шедшим ей голосом:

— Мне просто надо выспаться и всё пройдёт.

— Конечно, милая, — покачал головой Голд, — за неделю пройдёт, если до скоротечной чахотки не дойдёт. — Он нежно, едва касаясь, тронул желёзки у неё на шее, что-то проверяя, скользнул пальцами по лбу и остановился чуть выше переносицы. — И голова болит тут сильно, не проходит?..

— Да, — прошептала басом Изобель, глядя прямо ему в глаза.

— Ничего, милая, мы тебя за два дня на ноги поставим.

Голд продолжил изучать содержимое буфета и холодильника, с сожалением обнаружив, что и приправы все привозные, в фабричной упаковке, яйца кончились, так что гоголь-моголя не сделать, молоко с мёдом отменяется. Как ни не хотелось Голду оставлять сейчас Изобель одну, он уже готов был сдаться и отправиться за всем необходимым, как вдруг наткнулся на ящик с картошкой.

— Где брала?

— У МакКрэ, — коротко ответила девушка.

— Отлично, — кивнул Голд. — Значит ты пока приготовь ещё одни свежие носки, одеяло потолще, пару тканных полотенец или хоть навлочку. Я скоро буду.

Голд ловко очистил картофель, поставил очистки киптятиться на газовой плитке, а очищенные клубни залил водой и отправил на полку холодильника: пригодятся, когда девушке станет лучше и она сможет вливать в себя что-нибудь не жидкое. А пока он заварил в самой большой из найденных кружек ромашковый чай — пусть и без волшебных свойств, но горячее питьё должно было немного облегчить состояние — и отнёс его Изобель.

Через десять минут, когда очистки как следует настоялись, Голд добавил в отвар немного топлёного масла, которое, судя по всему тоже было местным, фермерским, и обвязав кастрюлю толстым полотенцем принёс её в комнату.

— Всё готово?

Изобель кивком указала на стоявшую рядом с кроватью тумбочку, на которой стопкой лежали, почти все указанные вещи.

— Надеюсь, ты ими не слишком дорожишь, потому что что со стиркой потом придётся повозиться, — усмехнулся Голд, устанавливая кастрюлю с отваром на кровати. — Ладно, милая, теперь тебе нужно просто склониться над кастрюлей и подышать.

— А можно без этого? — просипела Изобель.

Голд вздохнул.

— До тебя доходили слухи, что я целитель? Так вот, эти слухи чистая правда. Так что лучше слушайся.

Изобель грустно кивнула, склонилась над паром, а Голд накрыл её голову одеялом и вышел в ванную, за бумажными полотенцами. В последующие полчаса мучений, когда Изобель то судорожно дышала над отваром, то выныривала из-под одеяла прокашляться и отсморкаться. Полотенца очень пригодились, для льющегося с лица девушки потока пота и не менее бесконечного потока пробившейся наружу слизи.

Когда отвар немного остыл, Голд выудил из него картофельные очистки и соорудил из них три компресса. два на пятки, и один на грудь «чтобы мокрота отходила».

— Ну, — сказал он, устраивая Изобель повыше на подушках и со всех сторон подтыкая одеяло. — А теперь тебе действительно надо поспать. И когда проснёшься, тебе станет гораздо лучше…

— Я не хочу спать, — выдавила девушка сипло, — я и так целый день спала.

Голд вздохнул и уселся на край постели:

— Хочешь, я побуду с тобой пока ты засыпаешь, сказку тебе расскажу?

— Лучше быль… Про себя расскажи, — попросила девушка и прикрыла глаза.

— Про меня, — Голд нащупал в кармане пиджака игрушку, чудом оставшуюся с тех времён, когда сам он просил у отца рассказать его сказку перед сном, чтобы легче спалось на голодный желудок. — Лучше сказку. Жил-был мальчик, мать его умерла, так и не успев дать ему имени, и отец назвал его Румпельштильцхен. Румпель не понимал, почему его имя вызает у всех смех или негодование. Мальчишки смеялись над ним, взрослые обвиняли во лжи. Не понимал, но спросить у отца боялся. А когда Румпель подрос настолько, что перестал вызвать жалость и выпрашивать деньги с его помощью стало не так сподручно, отец при первом удобном случае избавился от сына. Вот тогда мальчик и понял, почему тот назвал его так. Потому что не любил.

Голд взглянул на Изобель. Девушка уже спала, тяжело дыша открытым ртом.

========== “Это, как бы, важно” ==========

Хэмиш заметил, что отец чувствует себя при Алекс неловко. Или делает всё, чтобы неловко почувствовала себя она. Ти Ви Джон, привыкший хозяйничать в участке, как у себя дома, и вовсе в открытую выражал недовольство её присутствием. Открывал холодильник и вслух ворчал про столичных штучек, которые заставили все полки своими йогуртами. А как-то извлёк из стока ванной ком светлых волос и плюхнул посреди стола, когда они обедали. Пришлось объяснять ему, кто в доме хозяин, а кто гость.

Голд такого себе не позволял, он вообще по большей части корчил из себя джентльмена, хотя Хэмиш уже давно успел понять, что под всеми этими “пожалуй-позвольте-извините” отец и жёстче, и проще, чем кажется. Да и с теми, кто ему дорог, ведёт себя совершенно иначе. Но не с Александрой, ей Голд пока не доверял: присматривался. Алекс тоже не слепая, чувствовала отношение. От того и болтала в присутствии отца вдвое больше обычного. И праздник этот затеяла… Может быть, ещё и от того, что к ней по возвращении многие стали как-то не так относиться. Все спрашивали, когда она обратно в Лондон или начинали сочувствовать, мол, как это, не сложилось в столице, значит. Словно не понимали, что Алекс не из тех, кто сдаётся. Пусть её решение было спонтанным, но вполне серьезным. Хэмиш чувствовал это. Как и то, что возвращение в Лохду не было для неё остановкой в её писательской карьере. Скорее заходом с другой стороны. Она ещё развернется! Но пока ей было немного не по себе, и Голд время от времени влезающий со своим “Нам надо поговорить, сынок” в смысле наедине только усугблял ситуацию.