Название части отсылка к знаменитой песни из диснеевского мультфильма о Питере Пене “You can fly”
========== Родственные чувства ==========
Голд боялся, что из-за своей любви к игре на публику, Пен откажется заходить в Лавку. Но тот согласился… Не из милосердия, конечно. Скорее всего, вечному мальчику противно было признавать в Голде сына. Или причина крылась в том, что Питер Пен жаждал внушать восхищение, а не ужас, а в том, чтобы банально заколоть стоявшего перед ним мужчину не было ничего эффектного?.. Судя по доходившим слухам, Пен редко убивал врагов лично, предпочитая действовать руками своих «потерянных мальчиков». Довольно лицемерно, если подумать…
Как только дверь захлопнулась, и двое магов остались наедине, Голд почувствовал себя свободнее, насколько это вообще было возможно сейчас, когда его свобода находилась в чужих руках.
— Так что же тебе нужно, папа, — произнёс Голд как можно небрежнее, с хозяйским видом зашёл за прилавок и развалился на приставленном к нему стуле. — Ты же так хотел от меня избавится. А тут я вдруг понадобился. Да ещё так сильно, что ты решился на эту сомнительную многоходовочку.
Голд посмотрел на Питера Пена снизу вверх, как когда-то смотрел на отца. Ведь осталось в нём хоть что-то от того человека, который в «хорошие дни» рассказывал ему сказки и подарил на память соломенную куколку? Он искал и не находил сходства. Ничего, что напомнило бы о детстве. Голду не хотелось играть на родственных чувствах… Но, возможно, это просто было его единственным шансом.
Пен скривил по-детски пухлые губы.
— Не надейся, милый. Мне нужен не ты, а тот… Кого здесь нет. Тот, кто поверил бы в меня. Я искал его долго, но безуспешно. Но знаешь, чему меня научила долгая жизнь на острове? Ничем принебрегать нельзя. Этот кинжал… мне пригодится.
— Твоя магия больше не работает? Даже волшебная пыльца не помогает взлететь, а чтобы удерживать Бейлфаера обездвиженным, тебе пришлось его связать, — Голд усмехнулся. — Без тени ты больше ничего не можешь, вот поэто…
— Замолчи, — топнул Питер Пен ногой, и Голд умолк, не договорил, сила кинжала связала его.
«Замолчи», — сколько раз он слышал это короткое словечко от отца (да, наверное, он и впрямь говорил невпопад и слишком много), но тогда оно звучало совсем иначе. Питер Пен нисколько не похож на Малькольма и это… немного облегчало Голду задачу.
— Ты воображаешь, что проницателен, — почти прошипел подросток. — Дурак, ты сам отдал свою жизнь в мои руки. И за кого — за сына, который даже тебя не помнил. А если бы помнил, не стал бы за тебя бороться. Я-то вижу, что ты всё ещё тот же бесполезный слизняк, каким был в детстве… — выплюнул Пен презрительно. — И твоя глупая привязанность к этому мальчишке, Бейлфаеру… Ну-у-у, — протянул Питер Пен, раскачиваясь с пятки на носок, — ты, наверное, рассчитывал, что уж он-то будет тебя любить? Только зря. И, — Пен сделал эффектную паузу, — почему ты думаешь, что Бейлфаер простит тебя? Ты-то меня не простил, мой старый бесполезный сын.
У Голда дёрнулся уголок рта, но он по-прежнему не смог произнести ни звука. Впрочем, не важно, им не о чем разговаривать, и ничего из того, что мог сказать Пен, он не хотел слышать. Но он всё говорил, и говорил. Что-то о сердце истинно верующего, которое так и не попало в его руки. Что-то о смерти, которая уже близко. Сейчас, когда кинжал был за поясом у его на века помолодевшего отца, про смерть было и актуально и для Голда. Она всегда не вовремя, есть у неё такое свойство. Голд сжал кулаки и плотно сжал губы, мысленно моля: «пожалуйста, ещё не сейчас!» — и вопрошая: «почему так долго?» — но Питер Пен растолковал эти телодвижения как-то иначе и, кажется, остался доволен.
— И тут до меня дошло. что мне вовсе не обязательно держаться за Неверлэнд. А проклятие Тёмного, — продолжал Пен, рисуясь, — вовсе не проклятие, а благословение… Срока годности оно не имеет и даёт очень много возможностей, для свободы, веселья… Но ты их не использовал, глупый-глупый Румпель, ты потратил столько магии всего лишь для того, чтобы найти сына, которому ты даже не нужен, заперся в скучной лавке среди скучных вещей, носишь скучные костюмы и даже от своей докучной хромоты не избавился, — Питер Пен рассмеялся. — А всё потому что ты трус, Румпель. Боишься платы, которую магия возьмёт с тебя. Боишься поставить ещё одну пятнышко на свою и без того чёрную совесть… — Питер Пен причмокнул губами. — Можешь быть спокоен, Румпель. Я гораздо лучше распоряжусь этой силой. Скучно не будет.
Голд нахмурился и шумно перевёл дыхание.
— Ты что-то хочешь сказать, Румпель? — поинтересовался Питер Пен. — Ну, ладно, разрешаю, говори. А вот попытки сбежать или вырвать у меня из рук эту милую вещицу тебе не разрешены, — острие кинжала коснулась горла Голда, скользнуло сверху вниз, легко разрезало узел галстука. — Так что ты хотел сказать?
— Прости меня, папа, — пробормотал Румпель, глядя не в лицо Пену, а к нему за спину. — Прости…
Пен не успел обернуться, рассыпался красным дымом, и кинжал прошёл сквозь ставшие бестелесными руки и с печальным звоном упал на пол.
— Я уже думал, ты не придёшь, — сказал Голд глухо.
Изобель пожала плечами:
— Ты плохо обо мне думал. А где все остальные?
— Снаружи. Мне пришлось заколдовать их, — он пожал плечами, — я не мог ослушаться, понимаешь.
Голд подхватил трость, вернул кинжал в карман пиджака и тяжело поднялся.
— Питер Пен теперь в этой маленькой коробочке? — спросила Изобель непривычно бесцветным тоном.
— В шкатулке Пандоры, — ответил Голд. — Лучше её не открывать. И вообще… Спрятать там, где…
— Где что?
— Где её никто не найдёт и где совсем нет магии.
— А все… — Изобель запнулась, слова о волшебстве точно не хотели сходить с её языка, — так и останутся… там.
— А… Сейчас я всё исправлю.
Голд не стал выходить из лавки, только сделал неприметный жест рукой, снимая наложенные чары, и секунду спустя дверь ломбарда распахнулась, а помещение наполнилось людьми и звуками.
========== Безумное чаепитие ==========
Дверь лавки распахнулась, и её заполнили жители Лохду. Защита ещё работала, так что Голд мог быть относительно спокоен: дурных намерений у посетителей не было, зато вопросов хоть отбавляй… Если бы ещё были силы и желание на них отвечать… Но так вот отправить восвояси людей, которые собрались здесь, чтобы защитить его сына и его самого, Голд не мог. И чисто технически тоже. Обратившись к магии, Румпельштильцхен понял, что теперь, когда к нему не поступает прямых приказов от владельца кинжала, собирать её вновь приходится по крохам.
— Что произошло?
— На хрен, ущипните меня кто-нибудь!.. Ай! Не так же!
— А где сопляк?
— Мистер Голд, вы с ним справились?
— Не я, а мисс Сазерлэнд, — констатировал Голд, радуясь, что прилавок несколько затрудняет доступ к его телу. Он как мог быстро подошёл к Изобель, взял из её рук «ящик пандоры» и торопливо упрятал её в сейф за картиной. Пусть теперь его местонахождение больше не было ни для кого загадкой, но лучше так, чем кто-то ненароком откроет ящик. — Я всего лишь потянул время…
— Папа… — за общим гвалтом это короткое слово прозвучало тихо, но Голд его услышал и, обернувшись, встретился глазами с Бейлфаером… или Хэмишем. Это имя подходило ему даже больше, чем то, что дала ему Мила. — Я думал, в этом мире магии не будет…
— Магии? — Голд вздохнул: не стоит верить всему, что говорят феи. — Я тоже так думал, но пока искал путь к тебе убедился: миров без магии не существует. Её может быть мало или она может странно работать…
— Я всё-таки думаю, что дело тут в массовом гипнозе, — вставил Док Браун.
— Думайте, как вам будет угодно, — согласился Голд, раздражённый тем, что его прервали. — Нам с Хэмишем предстоит длинный разговор. Но прежде, наверное, стоит объяснить происходящее всем присутствующим. — «И как бы мне не хотелось прогнать вас всех прочь, этого точно не стоит делать, пока по Лохду летает чёрная тень Неверлэнда в поисках нового хозяина», — продолжил Голд мысленно, улыбнулся одной из своих «машинальных» улыбок, которыми он привык встречать покупателей и заёмщиков, за двадцать восемь лет проклятой жизни в Сторибруке. — Наверное, это лучше сделать за чашкой чая.