— Нам было бы очень неприятно сообщить своим правительствам о непримиримости революционных лидеров в Сибири, — довольно твердо, с оттенком угрозы в голосе, сказал опытный пожилой заокеанский дипломат и настороженно посмотрел на сидевших перед ним представителей советской власти.
Лазо и Шумяцкому хотелось сейчас же избавиться от назойливых посетителей, вымогавших у революционного штаба право помогать контрреволюции. Но пришлось подавить в себе это желание, несовместимое с дипломатическим этикетом.
— К сожалению, господа, мы не имеем права вмешиваться в сферу ваших взаимоотношений со своими правительствами, — спокойно и учтиво сказал Лазо. — У вас все?
— К великому огорчению, с вами трудно вести деловой разговор, господа, — развел руками американский представитель.
— Тогда у нас имеется к вам один вопрос, — сказал Лазо. — По нашим сведениям, полковники Скипетров, Иванов и Никитин, поднявшие в городе мятеж, скрываются в одном из иностранных представительств. От имени штаба мы требуем передачи этих преступников в руки революционной власти.
Это было настолько неожиданно, что консулы растерялись.
— Нам неизвестна судьба господ офицеров, которых вы имеете в виду, — решительно сказал после небольшой паузы американец. — Мы не вмешиваемся во внутренние дела России. Примите наше уважение…
Руководителей мятежа консулы, как и следовало ожидать, не выдали. С помощью иностранных представителей царские полковники бежали. Белогвардейцы, понеся большие потери, сложили оружие. Юнкера и офицеры спешили скорее уехать из Иркутска в Маньчжурию и на Амур, в Забайкалье и Приморье.
Часть из них потом раскаялась в своих преступлениях, верой и правдой служила интересам народа. Иные бежали за границу. Другие принесли людям еще много горя и несчастий, вступив в отряды бандитов-атаманов, которые долгие месяцы занимались разбоем в дальневосточных и сибирских городах и селах.
Через несколько дней после подавления мятежа Лазо послал Красноярскому исполкому большое письмо, в котором подробно информировал своих товарищей и руководителей о положении в Иркутске и поделился возникшими у него мыслями и соображениями в связи с иркутскими событиями.
В каждой строке этого письма чувствуется большая озабоченность Лазо судьбой революционного дела, которому он отдавал все свои силы и способности, всю свою жизнь.
Тяжелая обстановка создалась в Иркутске. Военная жизнь гарнизона была дезорганизована. Революционный комитет назначил Лазо комендантом города. Лазо просит Красноярский совет разрешить ему временно остаться в Иркутске. «Как только наладится военная жизнь города, — пишет он, — постараюсь сложить с себя полномочия коменданта».
Иркутский опыт вызывает у него много предложений, которые он рекомендует провести и в красноярском гарнизоне. Его волнует вопрос о том, как поступить с офицерами; он подробно пишет, что, по его мнению, надо сделать, чтобы без излишних осложнений уволить настроенных против революции царских офицеров, отобрать у них оружие.
Из письма видно, как Лазо умел, не увлекаясь победами, трезво анализировать создавшееся положение и из урока иркутского мятежа делать обобщающие выводы и для других сибирских городов.
Он приходит к совершенно правильному заключению, что выбирать командный состав не следует, так как, «по существу, выбирать не из кого, и мы будем облекать доверием лиц, которые этого, быть может, вовсе не заслуживают…»
Лазо предвидел контрреволюционную роль вооруженного старого сибирского казачества, находившегося в сравнении с крестьянами в привилегированном положении. Эти казаки шли за кулачьем, и он требовал их разоружения. К сожалению, это не было сделано, и казаки вскоре выступили с оружием в руках против Советов Сибири и стали основным костяком контрреволюции.
Не вступив еще официально в Коммунистическую партию, Лазо жил и действовал как большевик. Он энергично наводил революционные порядки в воинских частях, следил за печатью, настойчиво и упорно изучал произведения Маркса, Энгельса, Ленина.
Однажды на митинге, когда он разоблачал правых эсеров, те бросили ему реплику:
— Большевистский агент!
Лазо гордо поднял голову и ответил:
— Я еще не большевик, но горжусь тем, что меня считают большевиком.
А В ЭТО ВРЕМЯ В ЗАБАЙКАЛЬЕ…
Ликвидация иркутского мятежа была лишь как бы прелюдией к той поистине титанической борьбе в Сибири и на Дальнем Востоке, которую пришлось вынести на своих неокрепших плечах молодой советской власти против многочисленных врагов — внутренних и внешних.