— Идите, папаша, отдыхайте. Дома вас старушка ждет, пирогов напекла с яблоками.
— Напекла? — спросил старикан недоверчиво. — Точно знаешь? Старуха меня уважает. И я ее уважаю. Сонюшка, я иду-у!.. — заорал он нараспев. Потом подмигнул и спросил хитро: — Ребятушки, а зачем вам эти бороды проклятые? Вы же русские люди, зачем вам волосья жевать? А может, вы не русские? Может, скрываетесь? А ну, покажь документы!
Парень с разноцветной бородой снова обхватил старика за плечи.
— А чего ты мне сказать не даешь? Отпусти меня, я сказать желаю. Требую разговора! Ребятушки, вы же советские люди. Зачем вам эта гадость на подбородке?
— Дураков считать, — угрюмо сказал чернобородый.
Старик хихикнул, кашлянул.
— Молодец, сынок. Люблю молодцов. Я молодой был проворный… Погоди, это ты кого дураком назвал? Ага, пьяного обидели. Я вам в папаши годен, а вы обижать. Советская молодежь… «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…» — запел он строго и величественно, отчего задрожал весь. Потом плюнул себе на подбородок, утерся и сказал: — Тьфу на вас.
— Вы, папаша, не плюйтесь, вы прямо кулаком действуйте, — посоветовал ему чернобородый. — Прямо в зубы.
— Э-э, не обманешь. Нынче народ не тот. Ему в морду дашь, а он драться лезет. Сбрейте, а? — Старик повесил сумку на сучок, снял пиджак, сложил его аккуратно, оправил рубашку под ремнем, выпятил грудь и рукой взмахнул. — Я что сказал?! — закричал он. — Развелось всяких рыжих и бородатых. — И заплакал: — Сбрейте, а? Дайте мне сто лет прожить.
— Пожалуйста, — сказал парень с бородой разноцветной. — Мы подарим вам вечность. Нам, папаша, не жалко.
— Ау-у! О-ля-ля! Где вы? — На дорожку выбежала запыхавшаяся девушка в джинсах.
— Поехали! — Она увидела Ольгу, сказала: — Абрикосинка, подосиновик, настурция!
И не успела Ольга ответить, девушка уже командовала:
— Пошевеливайтесь, до нуля остались мгновения… Не мешкайте, бородатые. Обленились тут без меня.
Парни подхватили рюкзак и мотор.
— Куда ж вы, сынки? — обиженно спросил старик. — И не поговорили как следует…
Снизу, с воды, раздался хохот, загремели уключины. Звук весел пошел по воде, удаляясь.
— А может, всех бородатых в застенок? А может, всех бородатых на каторгу? И наголо! — бормотал старик в неуверенности.
Ольга от него отвернулась.
Старик пиджак свой поднял, почистил.
— «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…» — запел он. — Слушай мою команду! Обрить! Наголо!
Когда Ольга обернулась, старик сказал ей:
— Умные? Им кажется, что они выше? А почему они выше? Хамье! — И запел нежно: — Сонюшка, я иду-у… — И пошел сквозь кусты.
— Я знаю, что я теперь буду делать, — сказала Ольга. — Я теперь буду смеяться.
Мимо нее по дорожке шла сиреневая женщина с заграничным портфельчиком. Вслед за женщиной, словно на поводке, торопилась девчонка с черными кудрями, та самая девчонка, которая, конечно, покрасивее Ольги.
— Вы только на меня посмотрите, — говорила эта девчонка. — Я для вас в самый раз.
— Я на тебя уже посмотрела.
— Я сниматься хочу.
— Все хотят.
— А я больше всех хочу. Я три года перед зеркалом упражнялась.
— Все упражняются. И не морочь ты мне голову.
— Я умею петь басом. — Девчонка запела на непонятном языке с восточным акцентом. И заплясала. И так увлеклась, что не заметила даже, как женщина скрылась.
— Тьфу! — сказала она, обнаружив побег. — Стоило глотку портить. Строит из себя режиссершу, а сама ассистентка. Что она понимает! Уж если я им не нравлюсь, тогда понятно, почему нет хороших картин.
Ольга вскочила на парапет.
— Ничего тебе не понятно. Черная ты ворона. Бутылка из-под чернил! Кривляка! Ну, что уставилась? — Ольга принялась петь, кстати, тоже на непонятном языке, и плясать. — Подумаешь, — сказал она, отдуваясь. — Так петь и плясать все могут, только стесняются. Еще перед зеркалом упражнялась три года. Не могла это время на дело потратить. Черная ночь ты. Копоть!
Девчонка попятилась. Ольга соскочила с парапета, взмахнула руками.
— Кар-ррр! Ты в зеркало не видела, какая ты уродина? Ты посмотри и умри от досады. Я сейчас прысну!
Девчонка вскрикнула и пустилась бежать.
— Наповал! — сказала Ольга. Посмотрела вокруг, в глазах ее сверкал боевой огонь. — Берегитесь, — сказала она. — Я буду смеяться над всеми!
Картина восьмая
Вечер приблизился к городу, он развел темные краски на площадях и на улицах. На другом берегу реки дома тесно прижались друг к другу, как заговорщики. Ветер утих.
Из парка на набережную вышла Ольга. Увидела шута (дядю Шуру), обрадовалась. Шут стоял с букетом цветов, важный и бледный.
— Дядя Шура! — крикнула Ольга.
Шут вздрогнул, поморщился от досады.
— Опять ты? Могу я иметь личную жизнь?
Ольга засмеялась.
— Чего ты смеешься? Не смейся.
Ольга уселась рядом.
— Дядя Шура, у вас глупый вид. Ха-ха-ха. Ну до чего же у вас глупый вид!
— Перестань хохотать, — сказал ей шут (дядя Шура). — Это тебя не касается, какой у меня вид.
— Как же… Вы, наверно, влюбились. Потеха. Комедия… Дядя Шура, вы элегантны, как торшер.
Шут посмотрел на Ольгу печальными глазами.
— Иди-ка ты лучше домой.
— А что, и смеяться нельзя? — спросила Ольга.
— Смейся, — сказал ей шут.
— Ну и буду. Я теперь решила так жить. Я теперь над всеми буду смеяться. Я теперь всем покажу.
— Смейся, — сказал шут (дядя Шура). — Показывай.
— Сейчас. — Ольга огляделась.
По набережной гуляли нарядные люди — воскресенье было. Прямо к ним шел Тимоша. Он смотрел на Ольгу большими глазами.
— Ага! — Ольга заерзала от нетерпения. — Иди, иди. Ну, подходи поближе… — Голос ее стал мягким и сладким, как пастила.
Тимоша подошел, облокотился на парапет.
— Хорошо, что я тебя разыскал.
— Это просто отлично, даже прекрасно, — сказала Ольга. — Дорогой Тимоша. Юрик!
Тимоша помигал немного.
— Ты на нас не сердись…
Ольга перебила его:
— Что это у тебя с носом?
— А что? — Тимоша потрогал свой нос.
— Он же у тебя как огурец. Ты, когда чай пьешь, лимон носом давишь. А уши! Уши — как у слона. Ты, когда спишь, ушами глаза закрываешь.
Тимоша слегка отодвинулся.
— Ну, ты даешь, ну, я пошел.
— Иди, иди, — Ольга ему улыбнулась. — Иди червяков копай. Носатый крот. Неудачный потомок слона. Червячный спекулянт. Лопоухий щенок. Ушастый головастик. Боевая киса-мяу. Шестью шесть!
Тимоша сжал кулаки, пододвинулся к Ольге и, не зная, как ему поступить, спросил дядю Шуру:
— Что с ней?
Дядя Шура пожал плечами.
Тимоша снова уставился на Ольгу.
— Неужели? — прошептал он. — Ой-ей-ей… Может, ты пить хочешь? Я сейчас. Я тебе принесу лимонаду. — Он оглядывался на бегу и сокрушенно качал головой.
Ольга откашлялась.
— Вот балбес! Он что, не понимает, что я над ним смеюсь? Бывают такие, которые не понимают.
— Смейся, смейся, — сказал дядя Шура. — Показывай. Над товарищами смеяться легче всего. На крайний случай, их можно обвинить в отсутствии чувства юмора.
— Какой он товарищ! Все они только и думают, как бы меня побольнее боднуть.
Как раз в этот момент мимо них проходил гражданин в макинтоше. Он остановился напротив шута (дяди Шуры).
— Здравствуйте, — сказала Ольга. — Вы еще не поправились? Вы меня узнали?
— Здравствуйте, дитё, — ответил ей гражданин. — Во-первых, я никогда не болел. Во-вторых, я тебя, конечно, узнал. Мне это легко дается. Хоть я лично и не имею детей, но все дети мира — мои дети. Цветы жизни… — Гражданин потянул носом. — Аромат. — Он наклонился к дяди Шуриному букету. — Разрешите насладиться? Прекрасные эфироносы. Дары природы.