— Складушка, — согласился Анри.
— Как раз для Рогова, — сказал Егоров.
— Почему для меня?!
— Тебе для роста полезно.
— Конечно, все лучшее всегда для меня… Складушка-нескладушка…
Василий только делал вид, что недоволен жизнью. На самом деле ему все нравилось: и квартирка, и вид с балкона, куда он уже успел сунуть нос, и даже раскладушка, и слово «говорилка» понравилось, а самое главное — что он сейчас примет душ (надо думать, у французов не отключают летом горячую воду; хотя и холодной можно — не графья!..) и пойдет гулять по Каннам.
— Когда Троицкого будем задерживать? — спросил добросовестный Плахов.
— Это я с комиссаром должен иметь тактический совет. Завтра показ его фильма.
— А где он сейчас?
— У себя на яхте. Напротив маяка.
Егоров вытащил из сумки матрешку, повертел ее двумя пальцами в воздухе, вкусно причмокнул.
— Это вам, детектив. Сувенир на память.
— Мерси! — сдержанно поблагодарил Анри.
Как человеку с русскими корнями, никогда не бывавшему на своей заснеженной исторической родине, все знакомые, попадавшие в Россию, считали своим долгом привезти ему в подарок матрешку. У него дома их скопилась уже целая полка. Этот русский полицейский еще ладно — привез маленькую. А то ведь случалось… Одна матрешка была размером примерно со слона — с Шаляпиным на переднем плане.
— Скажите, а во Дворец попасть можно? — несмело заикнулся Егоров. — Билет достать или контрамарку? Для старшего группы. Это моя мечта.
— Билетов давно нет, — развел руками Анри. — Их раскупают за много месяцев. Поймите, это же Каннский фестиваль…
— Тогда провести? Вы же полиция?
В Петербурге он, Егоров, уж нашел бы способ провести на просмотр в Дом кино французского полицейского!.. В Доме кино, впрочем, Егоров ни разу не был, но знал, что такой существует и что там бывают просмотры.
— Невозможно… — решительно помотал головой Перес. — Да, совсем забыл. Здесь деньги за билеты и ваши расходы. На всех.
Перес вручил конверт Егорову.
— Командировочные, — деловито кивнул Егоров. — Я распределю.
— А это моя визитная карточка. На ней телефоны… Там у вас прямо внизу кафе, там можно брать завтрак за пятнадцать евро. По фестивальному сезону это не очень дорого. Бывает подешево, но не сильно.
— И что же входит в завтрак? — подозрительно спросил Рогов, чья теща упорно считала эталоном завтрака тарелку манной либо овсяной каши.
— О, все! — воскликнул Анри. — Апельсиновый джюс, кофе, круглое яйцо…
— Крутое? — догадался Плахов.
— Да-да! Крутое!.. Крутой завтрак: сок, кофе, яйцо, круассан. Все входит, все включено!..
— 15 евро, — прикинул Рогов, — 525 рублей за кофе с пирожком! Елкин блин!
— Ты яйцо забыл, — подсказал Плахов.
— Все равно дорого!
— Можно брать яйцо в супермаркете, вариться здесь. Есть плита, кухня… Извините, мне пора, — Перес как-то успокоился и стал повежливее. Может, матрешка подействовала. — Фестиваль. Много работы. Я утром заеду.
— Террористов боитесь, — с пониманием кивнул Егоров.
Он видел в телеочерке, что в Париже даже особая конструкция урн — кольцо на манер баскетбольного с прозрачным пластиковым пакетом вместо сетки. Чтобы бомбу было видно. Это у них такой теракт был — бомбу в урну засунули. Давно еще, за много лет до моды на терроризм. Вот они и боятся больше других.
Довольно глупо, кстати, про урны. Бомбу же куда угодно можно. В землю, например, закопать. И что потом? Землю же прозрачной не сделаешь…
— Опасаемся, — уклончиво ответил агент.
— То-то я смотрю возле Дворца культуры три кордона. Только ведь могут и с моря. Катер взрывчаткой загрузят — и «Аллах Акбар»!.. Или с воздуха.
Егоров перешел на снисходительный тон: надо же указать французику на те опасности, которых они, возможно, не учли.
— К сожалению, могут, — кивнул Перес. — На то они и террористы. Всего не предусмотришь. До свидания.
На пороге агент помедлил — не пожать ли руки русским полицейским? Но никто из коллег к нему не шагнул, и Перес откланялся.
— Тоже мне граф Перец! — фыркнул Рогов, едва захлопнулась дверь. — Точно шаромыжник. Его бы к нам в розыск поработать… Спесь сбить.
Вася бы очень удивился, если б узнал, что уничижительное «шаромыжник», которое он уверенно считал сугубо русским выражением (от слова «на шару»), имело на самом деле французские корни. После разгрома Наполеона остатки его воинства шлялись по русским деревням и жалобно просили: «Шер ами!.. Хлеб!» Вот крестьяне и прозвали их «шерамыжниками».
— Вася, береги нервы… — посоветовал Плахов. — Сергей Аркадьевич, а это что у вас?