Наконец они пришли в мастерскую Измайлова, где ей предстояло сделать целую серию снимков. И, к вящей радости Даши, тут оказалось истинное вместилище необходимого света. Так что ей вряд ли понадобилось бы для съемок картин дополнительное оборудование, которое, тем не менее, она прихватила, нагрузив джип Гриши по полной программе. Надо сказать, что его тоже пригласили в дом, но он предпочел изучать сад. «Это моя слабость, — признался Григорий. — Я потом к вам присоединюсь, а пока займусь изучением этого шедевра. Знаешь, Даша, тут удивительный сад. Конечно, для тех, кто понимает!» Даша не понимала. Для нее все сады были по-своему удивительными. Она рассматривала и их целостность, и их раздробленность как артефакт. А в тонкости ландшафтного дизайна и садоводства вникать у нее не было никакого желания. Какая, в конце концов, разница — это бугенвиллея или монстера? Фикус или бегония? Эвкалипт или пальма? Главное — они прекрасны, и их красота не зависит от наименования, которое им дают люди. Иногда ей казалось, что растения куда более мудры, чем люди. И это вечная, непреходящая мудрость природы, саму суть которой человеческие существа исказили, дав им имена, упорствуя в удивительном заблуждении, что знать имя — значит владеть самой сутью явления. Вот и ураганам давались имена. Преимущественно женские. Даша даже усмехнулась, вспомнив об этом.
Но вот перед ней открылась целая галерея картин. Это были удивительно искренние и пронзительные творения, которых, как она прежде думала и о чем не раз говорила со Степаном, невозможно было ожидать от человека, выросшего в суровом и бесцветном климате. Женские «ню», которых тут оказалось изрядное количество, что свидетельствовало о неувядающем темпераменте Алексея Даниловича, и в самом деле немного напоминали таитянский период Гогена. За исключением почти парадного портрета его «Брунгильды», мамы Игоря, изображенной в серебристом платье, напоминающем латы, на фоне холодного зимнего залива и скал, все остальные модели тяготели к теплу и свету. Алое солнце, отражающееся в лазурной воде Аравийского моря. Девушки на полотнах возлежали, именно возлежали, как царицы, на ярких шелковых тканях, одетые лишь в серебряные и латунные украшения, увитые жемчугом и кораллами, сияя опаловым блеском. Их подведенные глаза перекликались с бирюзой, оправленной в старое золото, их нагота не нуждалась в украшении, но тем не менее украшалась сказочными цветами и листьями. Хищными, сочными, как сама женская сущность, требующая жертвоприношения. Они жили на полотнах в соседстве с невообразимыми фруктами и ярко раскрашенными, словно неоновыми, змеями, изумрудными ящерицами и лиловыми, восхитительными в своем безобразии жабами. У Даши захватило дух. Она замерла перед этими удивительными полотнами. Как можно все это перенести на камеру? И при этом не утратить той мистической атмосферы, которую создавали картины Измайлова? Надо очень, очень постараться! И, самое странное, теперь она понимала, откуда у Игоря его поразительная способность сделать из секса колдовской ритуал. Очень просто. От отца.
Алексей Данилович как ребенок радовался эффекту, который произвели на гостью его картины.
— Это потрясающе! — искренне, после получасового молчания, сказала Даша. — Нет! У меня нет слов! Все, что я скажу, никак не выразит того, что я чувствую, глядя на ваши картины!
— Весьма польщен, — усмехнулся Измайлов, — вы, моя дорогая, конечно, тоже поддались на их обаяние. Но, признаюсь вам, во многом эти полотна продиктовали мне местные смуглокожие красавицы. А знаете, вы тоже красавица. Правда, совсем другого плана. И не такая, как моя Ольга, мама Игоря, и не такая, как они, — он кивнул на картины.
— Простите мой вопрос, Алексей Данилович, — решилась Даша, польщенная похвалой Измайлова ее, как ей всегда казалось, заурядной внешности, — а Ольга… не знаю отчества, мама Игоря, она не хочет жить на Гоа?
— Совсем не хочет, — буркнул Игорь, о присутствии которого они словно забыли, — что тут делать валькирии?
— О да! — Измайлов засмеялся, видимо, отсутствие жены ничуть не огорчало художника. «Еще бы, — подумала Даша, — здесь такой цветник…»
— Мама, кстати, ее зовут Ольга Игоревна, меня назвали в честь деда, не слишком-то подходящее имя для священника, так вот, мама живет в Осло. Она переводчица со шведского, профессор-лингвист. Работает там в университете. Изредка, правда, удостаивает отца посещениями. Хотя не могу сказать, что редкость свиданий его очень расстраивает. На Гоа у папы много приятельниц. — Он хмыкнул.