Из брошенного мешка с ругательствами и проклятиями вырвался большой розовый поросенок и кинулся к реке. Второй поросенок остался в мешке, не двигался - вся сила удара пришлась по нему, и он умер в темноте и неволе. Свободный поросенок скатился по откосу на лед и, не забывая пронзительно верещать, быстро удалялся от нас. Видно было, что он без труда доберется до другого берега, поросшего приземистыми кустами, за ними начиналось брошенное людьми поле... Поросенок выживет, превратится в здоровенную свинью и ничего не будет знать и помнить о событиях, в которых сыграл такую большую роль, и о своем братце, погибшем тут, на дороге...
- Ха-ха, живой!-засмеялся Бляс, эхо подхватило его смех и почти заглушило негромкий пустой хлопок выстрела. Блясов рухнул на дорогу. "Садись вперед", - проскрипел Чу-гай, его глазки смотрели пронзительно и холодно. Он сунул пистолет за пояс и устроился поудобнее. "Трогай". Я оглянулся. Бляс неуклюже и молча лежал, подмяв под себя левую руку, правая откинулась далеко в сторону. Рука не шевелилась... Я вспомнил его теорию моргания разума. Как я хотел бы, чтобы Роман только моргнул и хоть где-нибудь, хоть как-нибудь оставался живым.
* * *
Меня ввели в кабинет. Пахло непросохшими обоями. В глубине комнаты огромный письменный стол, над ним в громоздкой лакированной раме портрет лукавый старичок в кепочке смотрел из-под ладони. Справа на стене лозунг белыми буквами на красной мятой ткани - "...великий источник счастья"-первое слово тщательно закрашено.
- Наконец-то... - сказал сидевший за столом человек,- а мы вас ищем, ищем...
Он взял мою тетрадь, заглянул в нее и поморщился:
- Ну, зачем это вы... я сам расскажу вам о будущем.
Он заговорил о теории, которая всегда верна, но до него исключительно неверно применялась... о детях будущего сияющего мира...
- Мы будем лепить нового человека... - он покачивал перед собой длинным указательным пальцем, поросшим густым золотистым волосом, его мертвый глаз сиял немыслимым лазурным светом...
Я не слушал, за свою жизнь устал от этих разговоров, и мучительно думал о своем... Он вдруг остановился и резко, отрывисто спросил:
- Надеюсь, вы верите?
Что ему сказать? Если "верю", то все, о чем я сейчас думаю, что дорого мне, может исчезнуть, потому что мир, созданный нами, хрупок, достаточно неверного слова - и его не станет... А скажу "нет" - и он помешает мне додумать... Почему не махнул рукой толстяк, упавший на дорогу?.. Как я ни хотел, рука не двигалась. Я не в силах это изменить... А дальше, что было дальше?..
Я молчал. Сидевший передо мной прервал тишину:
- Так верите?.. - И вдруг с беспокойством: - Что вы там снова придумали?
- Отпустите меня туда...
- Поймите, там нет ничего...
Меня увели, но я уже знал, что было дальше.
* * *
А дальше был февраль. Жэковцы разбежались, но случайно остался включенным пульт и тепло по-прежнему шло к людям. Но не было больше Бляса, его громогласного смеха, и свининки, и веселых праздников... факелы погасли в подвале, распространилась тьма, и холод пришел из подземных коридоров. Ушел из подвала Аугуст. Он не мог один ухаживать за свиньями и выпустил их на волю. Одного поросенка хотел оставить на мясо, но махнул рукой и долго смотрел, как он прыгает по снегу. Осенью было много желудей, снег неглубокий, может, прокормятся, дотянут до весны...
В конце февраля умерла Мария. Ее похоронили в одном из подземных коридоров. Аугуст с трудом вез на тележке ее тело, завернутое в роскошный ковер Блясова. Эстонец не позволил помогать ему. За ним шла Анна и несла на руках Сержа, кота с белым галстучком. Анна плакала, а Серж с недоумением смотрел на эту нелепую, с его точки зрения, процессию. Антон и Лариса несли чадящие факелы. Наконец пришли. Тяжелый сверток положили в узкую глубокую нишу. Напротив была такая же ниша. Это место нашел Аугуст. Теперь он, серый от усталости, все поправлял и поправлял край ковра, сползавший вниз, пока Антон и Лариса не увели его... А эти двое жили по-прежнему, как могли помогали котам и друг другу. Анна заботилась об Аугусте, старик одряхлел и почти не выходил из дома. Иногда по вечерам он спускался в подвал и долго сидел там со свечой. О чем думал?.. - не знаю. Наверное, вспоминал, как весело было за этим столом, рядом жена, у очага друг Бляс... Да, а вот старик Крылов - пропал... историк... вышел из дома и не вернулся. Аугуст долго искал его, но и следов не нашел. Он решил, что Крылов упал в одну из трещин, которые протянулись теперь от оврага почти к самому дому. Кто знает, может, лишенный бремени настоящего, позабыв о досаждавшем ему прошлом, историк наш летит в бесконечность, не уставая удивляться многомерности мира, приютившего нас. Пропала куда-то и его главная книга. Хотя и писали, что рукописи не горят, а вот, оказывается, они исчезают бесследно. Возможно все же, когда-нибудь она найдется, и учение о скачке третьего рода победит и станет руководством к действию... А может оно будет заново открыто, как часто бывает с тем, что делается от ума. А может, и не будет... Крылова жаль, умный был человек... правда, без души, но зла никому не причинил, жил сам по себе и исчез, никого не побеспокоив.
Артист и Кузя больше не дерутся, потому что некому стало показывать свою удаль. Они забираются на пятый этаж в уютный уголок, сидят там на циновке и не ссорятся. А Люська совсем некстати родила четырех котят - трех черных и одного с белыми пятнами. Теперь у нее нет времени наводить порядок на лестнице, этим пользуются псы и проникают на пятый. Коты перебрались поближе к жилью, никто их не преследует. Таинственного странника Пушка больше не видели, кто-то сказал, что до весны его не будет, а потом обязательно придет...
Огромное черное небо... ночь. Спят оставшиеся в живых люди и звери. В опустевшей квартире все также... мандаринчик сухой на блюдечке, девочка на портрете прижимает к себе черного кота, мышь съела картошку и принялась за картофельные хлопья, паук решил спать до весны... На балкон пробирается старый кот. Это дается ему все трудней, но он упрямо приходит сюда, долго смотрит в темное окно, потом забирается в кресло и свертывается в клубок. Медленный пушистый снег покрывает его одеялом. Он не двигается...
По-прежнему зловеще скрипит снег в овраге. Овраг движется, живет, вгрызается в землю, одолевает последние метры, которые отделяют его от подземной пропасти...
* * *
Я дожил до весны. Начались неурядицы, в одну ночь старые начальники исчезли и появились новые. В суматохе никому до нас не было дела, и мы, несколько человек, выбрались на волю. Был ослепительный апрельский день. Посредине двора лежал человек, запрокинутое лицо ели мухи. Я подошел к нему - и узнал. Теперь кто-то другой будет применять вечную теорию...
Я бежал через лес, с тяжело бьющимся сердцем, задыхался, падал и проклинал свое бессилие... Выбрался на простор - и не узнал этого места. Земля вздыблена, изрыта руками великана, а в огромной воронке в центре этого хаоса - зеркало прозрачной воды... Исчез город, в котором я жил когда-то, куда постоянно возвращался, к людям и зверям, которых знал... Я бродил вокруг, искал следы жизни, меня мучила мысль, что я не сумел удержать все, как было... сделал что-то не так, или сказал, или подумал?.. И все распалось...
И все-таки я верю - Феликс вернется ко мне. Я знаю, он уже близко, еще минута-другая - и я увижу маленькую тень между деревьями, мне навстречу выбежит старый, облезлый кот и победно взметнет над головой - как знамя, как факел, как знак веры и надежды - свой потрепанный, весь в репьях и колючках, черный лохматый хвост.