Он, окончательно перечеркивая прежние ее представления о самом себе, не сделал ни единого движения. Никакого захвата в собственнические объятия, никакой властности, мгновенного наступления. Ничего. Он просто позволил ей нежно, немного неловко поцеловать себя, оставаясь неподвижным, безучастным, и, когда отстранилась, Станислава почувствовала, что сердце ее, глухо стукнувшись о грудную клетку, помертвело.
Еще одно тягостное мгновение, в течение которого Слава пристально вглядывался в испуганные и погрустневшие Стасины глаза.
— Это да? — хрипло спросил затем, ощутимо напрягшись.
Станислава поняла, о чем он, кивнула, покраснев, опустив взгляд:
— Да.
И облегченно выдохнула, ликуя. Потому что ее талия и затылок тут же оказались в захвате сильных рук, а губы — во власти жадного, горячего и нетерпеливого рта мужчины.
***
— Поцелуй меня. Еще.
— Потом, у меня голова уже кружится…
— У меня тоже кружится. Пусть кружатся вместе.
В полутемной комнате, освещенной лишь точечными светильниками под потолком, на диване расположились двое: мужчина и девушка, полностью поглощенные друг другом, являющие собой живой и яркий пример пресловутой лихорадки любви. Перешептывались, обжигали друг друга дыханием, прикосновениями.
— Слав… — девушка еле освободила свои губы из плена жаркого, но нежного поцелуя. — Что ты делаешь? Не трогай эти ленты…
— Хочу тебя поцеловать вот здесь… И здесь…
Вячеслав, полностью опьяненный, взъерошенный, благодаря стараниям пальчиков своей — наконец-то! — невесты, давно расставшийся со смокингом и галстуком, в полурасстегнутой сорочке, одной рукой крепко обнимал оседлавшую его колени Стасю, другой ослаблял ленты, удерживавшие ее наряд на месте.
— И здесь… — Губы мужчины искушающе и чувственно касались постепенно открывающихся ключиц, ямки у горла. От любимой пахло солнечным летом, медово-горькими одуванчиками и чем-то еще… Свойственным только ей. Таким же одурманивающим, как ее частое дыхание, тихие стоны и возгласы, как касания дрожащих пальцев, снова пробежавшихся по его волосам, затылку, шее, забравшихся за воротник сорочки.
— Мое солнышко, — выдохнул Слава, остановившись, пытаясь сдержать сильнейшее желание. Уткнулся носом в шею под аккуратным ушком Стаси, потерся им, будоража девушку своим дыханием, горяча своими словами. — Я хочу раздеть тебя. Полностью. Хочу заняться с тобой любовью. Медленно, нежно. Хочу везде поцеловать, всё тело: от маленьких пальчиков на ногах до умной и вредной головы.
Станислава тихо рассмеялась, ероша его волосы:
— Умной и вредной, да?
Смех вышел с капелькой нервов. Сейчас голову Стаси кружили сильное возбуждение и восторг. Забавляли и волновали сразу несколько вещей. Во-первых, одно движение рук Славы, и платье окончательно ретируется. Во-вторых, слои одежды достаточно тонкие, а ее поза более чем не скромная, и сидит она сейчас на очень возбужденном мужчине, причем твердость его воспринимается так ярко, так… На грани боли от желания того, чтобы всё наконец свершилось. И в-третьих… В-третьих, он тот единственный, кому она всецело принадлежит, и кто всецело принадлежит ей. Осознание этого само по себе пьянило. Только надо бы сказать ему, что она ведь обманула его тогда…
— Умная и вредная. Моя. Любимая. — Новый глубокий, страстный поцелуй.
Когда Ледянов снова дал своей невесте возможность дышать и говорить, она поторопилась ею воспользоваться:
— Слав, я тогда…
Мужчина со счастливой улыбкой смотрел на мило покрасневшую девушку, припухшие губы которой соблазняли прервать разговор на… надолго, а бедра, стиснувшие его — причем исследующие ласки показали, что на Стасе чулки, — рождали невероятно приятные фантазии. Станислава зачастила, крутя пуговицу на его сорочке, не решаясь посмотреть своему жениху в лицо.
— Я наврала тогда. Хотела сделать тебе больно. Хотела уязвить, чтобы ты пожалел. Чтобы… Я ни с кем… — Она вдруг подняла на него взгляд, поразившей его своей твердостью, яркостью, торжественностью так сильно, что желание наполовину ослабило свое давление. — Я поняла сегодня, что рушу собственную жизнь. Больше не буду даже вспоминать о той обиде. Я люблю тебя.
— Сильно? Безумно? — Взгляд Вячеслава стал серьезным, пронзительным.
— Сильно. Безумно. — Стася прекратила смущаться, уверенно глядела в его лицо.
Глаза мужчины сверкнули торжеством. Он приподнял бровь, не удержавшись от ироничного:
— Не сильнее и не безумнее, чем я тебя. Ну а про это твое вранье я знаю. И клянусь всем, что мне дорого…
Изумленная Станислава остановила Ледянова, закрыв его рот ладонью.
— Знаешь? И откуда?
Мужчина не торопился с ответом. Освободив свои губы, он лукаво улыбнулся, запечатлел долгий поцелуй на ее запястье, еще один — в середине теплой нежной ладошки.
— Опять справки навел? — возмутилась Стася. — У кого на этот раз?
Слава мягко рассмеялся.
— Сначала у Марины Коротковой. Еще у твоей невестки, сестры Игоря. Потом порасспрашивал твою соседку по лестничной клетке. Она божилась, что домой ты всегда приходила в промежутке между семью и половиной восьмого вечера, она как раз в это самое время с собакой гулять выходит. В выходные весь день дома проводила. Ни шумных вечеринок, ни мужчин.
Разозленная Стася оборвала его:
— То есть ты…
— То есть я решил, что выбрать должна ты. За тобой следующий ход. А я свой выбор сделал еще пять лет назад.
Ледянов умолк, подался к выпрямившейся на его коленях и неподвижно сидящей Станиславе, глядевшей на него с негодованием, провел носом по ее губам, щеке.
— Не злись. А иначе…
— Да ничего иначе, — нахмурившаяся Стася отодвинулась от него, ткнув пальцем в его грудь, останавливая. Слава довольно ухмыльнулся: воинственно настроенная Станислава была еще более неотразимой. — Ты мог бы потерять меня. Тогда-то точно потерял, но продолжил копать вместо того, чтобы…
— Ну, ты и принять меня назад не решалась, и пинка окончательного дать. В тот день я решил помочь тебе. Был послан. Но желание-то убедиться, что ты осталась тем же чудом не от мира сего, каким я тебя всегда знал, никуда не пропало. Я борюсь за сохранность своих идеалов, видишь?
Станислава в сердцах стукнула мужчину по плечу:
— Дурень.
— В точку, — со смехом согласился Слава и рывком прижал Стасю к себе, заставил ее положить голову на свое плечо. — Знаешь, я ведь в тот вечер напился. Едва в отделение не загремел, полез в драку с таксистом.