Бивень выдается из верхней челюсти. Морда у нарвалов округла, как дыня. Жители Гренландии и других полярных стран охотятся за нарвалами из-за мяса. Из бивней выделываются различные костяные вещи. Но большого промыслового значения нарвалы из-за своей редкости не имеют. На архипелаге Франца-Иосифа они впрочем встречаются довольно часто.
Излюбленное место собак — около камбуза.
…Сегодня утром из-за плававших в бухте Тихой айсбергов опять раздались знакомые трубные звуки. За ближайшим к „Седову“ остроконечным айсбергом послышался плеск кувыркавшихся огромных тел.
— Нарвалы, братишки! — раздался с бака веселый крик.
Грохот лебедки смолк. Появление нарвалов, как и морских зайцев, было законным поводом для прекращения на несколько минут выгрузки.
Привыкший к стремительному бегу собачьих упряжек погонщика-каюра, Ушаков помчался вдоль левого борта за винтовкой. Арктический институт не потерял еще надежд на приобретение чучела нарвала.
Из узкого ледяного коридора, образованного двумя близко подошедшими друг к другу айсбергами, трубя, выплыло пять нарвалов. Самый маленький, выпрыгнув, упал на покатый край айсберга. Скатившись в воду, он бросился догонять плывшую уже у берегов Скот-Кельти стаю. Когда прибежал с винтовкой Ушаков, нарвалы мычали уже в заводи у Рубини-Рок.
— Бери на штроп! — раздалось с бака.
Выгружался уже носовой трюм. Ударные темпы оправдывали себя и в Арктике.
Ушаков опустился на корточки у входа в кормовой кубрик и принялся за прежнее занятие.
— У-у-у! — тонким голоском подвывал он.
— У-у! — пускал ответный тонкий вой сидевший перед ним огромный черный пес.
Черный пес — передовой будущей упряжки Ушакова на Северной Земле. Пес был обладателем наверное самого лаконичного имени на земле: его звали — „У“. Такую кличку он получил за свои вокальные способности.
— У-у-у! — подняв нос к солнцу, хитро взглядывая уголками умных желтых глаз на Ушакова, тянул он.
— У-у-у!
Своим уморительным видом, с которым он задает оперы, „У“ сумел покорить даже сердца собаконенавистников-коков. Саша Малявкин и даже Федор Мещанинов за каждую удачно спетую руладу собственноручно давали „У“ жирные кусочки.
— У-у-у! — тянул, хохоча, Ушаков.
— У-у-у! — солидно отвечал „У“.
„У“ готовился к предстоящим концертам у корабельной кухни — камбуза.
Накануне дня отплытия из Тихой — Кузнецов, Тимоша и я поехали на шлюпке в пролив Меллениуса. Мы во что бы то ни стало хотели добыть тушу нарвала. У каждого из троих была крепка наивная надежда, что мы облагодетельствуем музей Арктического института скелетом полярного чудовища.
На припае восточного берега Скот-Кельти таяли свежие следы медведя. Они кончались у самой воды. Медведь переплыл пролив Меллениуса в самом узком месте. В подзорную трубу было видно, как он, не спеша, карабкался по крутому склону Гукера.
Пролив тепло синел открытой водой. Бывшим ночью сильным ветром последние лады вынесло из пролива в море. На лежавшем на мели у южных берегов Скот-Кельти огромном ледяном поле грелись на солнце среди ропаков тюлени. Их было штук полтораста. Но добраться к ним было нельзя. Шлюпка никак не могла проскользнуть незамеченной через открытое водное пространство, отделявшее ледяное поле от острова.
— Вот где Малым Кармакулам-то работа лежит! — завистливо сказал Кузнецов, сталкивая шлюпку в воду.
— Да и белушанам свежевать хватит! — торопливо добавил Тимоша.
Они так ребячески-простодушно защищали каждый интересы своего становища, деля недоступное лежбище тюленей, что я расхохотался. Кузнецов недоуменно посмотрел на меня и, поняв, тоже засмеялся.
— Так, Борис-товарищ! — смущенно стал оправдываться он. — Всяк за свое становье берегется. В Малых Кармакулах мне велели зверя на Франце приглядывать. Приходится глаз на это держать. А Тимоша опять — за Белушью.
Тюлени через каждые несколько секунд привставали на ласты, оглядывались вокруг, затем снова нежились на таявшем льду.
— Ошкуя, белого медведя, выглядывают, — пояснил Тимоша. — Ошкуй — самый вредный для нерпы.