— Ура!
Завернув носом к Британскому проливу, „Седов“ отдал якоря. Среди волн уже плывет с берега шлюпка. В ней трое мужчин в синих норвежских вязаных свитерах. Двое зимовщиков стоят на ледяном припае, махая над головами дымящимися винтовками. Первым на „Седова“ взбирается по штормтрапу плотный старичок с пышной рыжей бородой. Но у старичка глаза только что окончившего школу-семилетку, щеки нежно-розовые. Пышная борода создает поэтому впечатление маскарада. Молодой старичок — начальник советской колонии Гукера Петр Илляшевич. Шмидт обнимает и крепко целует его:
— Борода-то, борода-то! — довольно восклицает он.
Очень приятно встретить на Гукере бородатого человека. Сам обладатель роскошной черной бороды, начальник нашей экспедиции — большой почитатель окладистых бород.
— Хороша борода!
Начальник экспедиции О. Ю. Шмидт.
В ответ растрогавшемуся бородой Илляшевича Шмидту несется оглушительный хохот. Инцидент с бородой придал теплоту встрече. Вслед за Шмидтом, Илляшевича и приехавших с ним в шлюпке повара Знахарева и служителя Алексина обнимают Самойлович и Визе.
Спущенная на талях большая спасательная шлюпка легко легла на подошедший вал. Сильные удары весел погнали ее к берегу. На подмытом волнами синем льду припая пожимаем руки двум стоящим на нем зимовщикам.
Веселому, беспрестанно улыбающемуся толстяку, самому северному коммунисту, доктору колонии Георгиевскому. Неисправимому „арктику“-радисту Эрнесту Кренкелю.
Когда в прошлом году бродивший по архипелагу в поисках удобного места для радиостанции „Седов“ зашел в бухту Тихую, Кренкель сказал тоном знатока:
— Здесь зимовать вредно. Чорт возьми, красота какая!
Радист Кренкель, сменившийся с зимовки.
В этой ледяной красоте Эрнест Кренкель провел год. Полярной ночью он поставил мировой рекорд дальности радиопередачи. Он говорил по радио с адмиралом Бердом, зимовавшим в море Росса у южного полюса.
— Привет человеку с Большой Земли, — крепко жмет Кренкель мне руку. — Пожалуйста в рацию.
Прыгая с обледенелого валуна на валун, идем к продолговатому деревянному дому мимо развешанных на воткнутых в снег шестах медвежьих шкур. Их не меньше полутора десятка.
— Ого, сколько!
— Семнадцать, — отвечает шагающий рядом с Кренкелем высокий мужчина.
Это тоже заядлый „арктик“ — метеоролог Шашковский. На крыльце среди разноголосо тявкавшей стайки серых, как волчата, щенят, стоял средних лет мужчина с нервным лицом.
— Тише, тише, дьяволята, — успокаивал он щенят, прыгавших за куском бывшего у него в руке тюленьего сала.
— Механик Муров, — поклонился он.
Он, как и шесть его полярных братьев по острову Гукера, также носил синюю норвежскую фуфайку.
Полярный банкет отличался от банкетов на материке своей суровой искренностью. Посреди уставленного разнообразными кушаньями стола стояла ваза с белыми и желтыми цветами. Это — полярные маки. Их головки выглядывали из лилового мха, вместе с которым были вырыты между валунов.
Тосты были свободны от ненужной лести.
— От имени правительства Союза благодарю вас, жителей самого далекого в Арктике советского форпоста, — сказал Шмидт. — Земля айсбергов имеет отважных обитателей. Своим мужеством на 81° северной широты вы поддержали в сердце Арктики честь СССР.
Ответил Петр Илляшевич:
— Спасибо. Я счастлив сообщить, что в советской колонии на архипелаге все благополучно. Темные ночи, снежные штормы, визиты белых медведей, — все это позади. Все здоровы. Рация держит регулярную связь с материком.
Встал Ушаков.
— Мне, прожившему три года на острове Врангеля, более чем кому-либо понятно чувство, с которым вы встречаете ледокол, поднимая бокал за мужество, смелость и энергию полярного коллектива. За Арктику, дающую нам переживание, подобное сегодняшнему!
— Ура!
Глядя на спадающие в сотне метров скалы мыса Седова, у подножья которых виднеется крест над могилой погибшего механика „Святого Фоки“, Визе медленно и тяжело бросил слова:
Первое потомство на Северной земле: щенки — ездовые лайки.
— В первый раз я уезжал из бухты Тихой на „Фоке“ с тяжелым чувством. Тень его была и в прошлом году, когда ледокол уходил от вас к Большой Земле. Сейчас этого чувства нет. Надежды оправданы. Вы сделали большое дело.
— За здоровье будущих зимовщиков! За первую женщину архипелага — тов. Демме! — кричит Илляшевич.