Только очутившись в штабной избе, в горнице, залитой светом нескольких керосиновых ламп, Василий сумел хорошенько разглядеть своего спасителя. Черный кожаный плащ скрывал не только две наплечные кобуры, но и френч английского покроя. Высокие сапоги и кожаные галифе довершали костюм Григория Арсеньевича. Сам же он выглядел холеным барчуком: длинные, напомаженные усы, широкий нос, глубоко посаженные свинячьи глазки и длинные прямые седые волосы, на затылке стянутые в толстый хвостик.
Оказавшись в штабной хате, он, ни слова не говоря, прошествовал к столу, за которым восседали в исподнем красный командир Чирок и его начальник штаба Окунев, и протянул им какую-то бумагу.
А потом, когда они, прочтя документы, замерли с вытянутыми лицами, поинтересовался:
— И что вы сейчас тут делаете?
— Спим, товарищ комиссар, — пожав плечами, ответил командир. — А что ж еще делать, ночь на дворе? Если б вы не разбудили, спали бы до утра.
— Вот именно, что спите! — взорвался Григорий Арсеньевич. — А бандиты в это время грабят деревню всего в трех верстах отсюда. Можно сказать, под вашим носом. И потом вы, как обычно, пошлете рапорт, что налет произошел неожиданно и бандиты растворились в воздухе… А ну поднимайте отряд в ружье, и чтобы через пять минут все были верхами. Я вам покажу, что такое армейская дисциплина и как должно выполнять приказы Реввоенсовета!!! — с этими словами он, видимо, для пущей убедительности, выхватил револьвер и потряс им перед носом командира, а потом треснул со всего маха рукоятью об стол, так что гул пошел.
— Ну, ты пукалкой-то не тряси, — осадил его командир. — Видали мы и не таких прытких.
— Ты мандат мой читал? — продолжал все тем же тоном Григорий Арсеньевич. — Видел, что он подписан самим товарищем Троцким? А что в том мандате сказано? Что я имею право ставить к стенке любого, кто заподозрен мною будет в саботаже или пособничестве белобандитам… Так что или через пять минут мы выступаем, с надеждой, что бандиты еще в деревне, или я тут, прямо на месте, начну «выявлять предателей революции, саботажников и судить их по закону военного времени».
Командир и начальник штаба зашевелились, отдавая приказания полусонным красноармейцам. Естественно, через пять минут никто готов не был. А вот через полчаса разведотряд был готов выступить в полном составе. И новый знакомый Василия не стал дожидаться, пока весь отряд красных придет в боевую готовность. Переговорив с командиром разведотряда Волковым, человеком неприятной наружности, но, судя по репутации, бесстрашным красноармейцем, Григорий Арсеньевич велел остальным «собираться и догонять». Сам же отправился вперед с десятью бойцами-разведчиками, чтобы не дать банде уйти, вновь растворившись в бескрайних лесах. Но и о Василии он не забыл:
— И ты собирайся. Поедешь с нами.
— Я… — удивился тот. — Я-то вам зачем?
— Не «зачем», а почему, — огрызнулся Григорий Арсеньевич. — Там деревня твоя. Ты все ходы-выходы знаешь. А эти горе-бойцы только-только глаза продрали, а выглядят так, словно только из патруля вернулись. Им бы сейчас с бабами воевать, и то, боюсь, не справятся. Так что поехали. Лошадь под седлом у тебя есть, а там глядишь, чего дельного нам подскажешь.
Василий кивнул, а через пару минут он и Григорий Арсеньевич замыкающими разведотряда выезжали со двора штабной хаты.
Ту ночь Василий запомнил на всю жизнь. И не потому, что потерял брата. Сама ночь была волшебной, удивительной. После яростной грозы и дождя-потопа небо расчистилось, и теперь там сверкали звезды, яркие, как никогда. А полная луна светила так сильно, что казалось, сейчас не ночь, а сумрачный день. И еще, после грозового дождя в воздухе стояла та самая не сравнимая ни с чем свежесть, когда в единый букет смешался озон, запах дождя и сырой зелени, к которым добавился тонкий аромат лесных цветов.
Всю обратную дорогу они ехали молча. Красноармейцы держались отдельно, насупившись, словно все поголовно считали, что зря подняли их среди ночи и погнали в соседнее село, что тревога напрасная и не будет там, куда они едут, никаких бандитов. Григорий Арсеньевич то и дело поглядывал на полную луну и причмокивал губами, словно именно ее считал источником всех неприятностей.
А Василий и вовсе голову повесил. Во-первых, он не нашел отца в Верховке. На все его вопросы красноармейцы лишь недоуменно пожимали плечами. Мол, был такой, да, в отряде, но сейчас его нет. И где он, никто среди ночи так толком и не смог ответить Василию. И еще брат… Хоть они часто и ссорились, это был, пожалуй, самый близкий Василию человек. Вот и умер он вместо него. Сел сзади и закрыл от пуль своим телом. Хотя если бы не он, может, Василий и не пустился бы в бега, когда бандиты напали на деревню. Он-то лично к красным никакого отношения не имел, а, как известно, сын за отца, а тем более за брата не в ответе. И ведь мать… Ну как он скажет ей, что Мишка погиб, что его больше нет? А может, и не надо будет ничего говорить. Мишку-то застрелили считай на окраине деревни. Может, мать сейчас плачет над его телом и гадает, какая участь постигла ее младшенького Василия?