— Бандиты эти люди опасные, сам знаешь, — продолжал он возиться с инструментами, раскладывая их на щербатой от времени деревянной скамье, которую красноармейцы установили неподалеку от кострища. — Ты, Василий-Василек, должен всегда помнить, что если враг твой преступил человеческую суть свою, ежели он у людей сердца вырывает или еще какой промышляет гнусностью, то так просто ты его не возьмешь. Чтобы такого гада свалить, нужно что-то особое. Простой пулей его не остановишь. Вот потому заранее надо особые «заговоренные» пули готовить. Чтобы они, если попадут в нелюдя, то валили его насмерть.
— Но ведь материализм…
— А «заговор» материализма не отрицает, — улыбнулся Григорий Арсеньевич. — Вот в Средние века жил астроном Джордано Бруно. Его инквизиция сожгла за то, что он пытался дать людям истинную картину мира. Когда его на костер вели, все считали его чернокнижником и колдуном. А когда прогресс пошел вперед семимильными шагами, выяснили, что все, о чем Бруно писал, — физические явления… Так и здесь, если вещь тебе непонятна, ты не отрицать ее должен, а изучать, и тогда рано или поздно поймешь, истинная это наука или вранье… А пока повторяй за мной слова заклятия. Вот отзовут меня, придется тебе самому такие пули делать…
— Но, Григорий Арсеньевич, я же по мишеням и из тех, и из других пуль стрелял, — попытался возразить Василий. — Обычная пуля вон, доску толщиной с большой палец прошибить может. А эта, — он кивнул в сторону разложенных инструментов, — мокрой кляксой размажется, да и только.
Комиссар усмехнулся.
— Мал ты еще, чтоб всю суть понять, — вздохнул он, заканчивая приготовления. — Мал да несмышлен. Вот возьми, к примеру, туземцев с Амазонки. Они из духовых труб дротиками стреляют или колючками. А что, скажем, колючка человеку сделать может? Ну поцарапает кожу, в крайнем случае… Так нет, туземцы эти насмерть разят. А в чем дело? В том, что они те колючки в специальном яде вымачивают.
— Так ведь тут-то какой яд? — удивился Василий. — Кусочек листа клевера, капля воды освященной да кусочек серебра. Это ж яд разве.
Выставив перед собой три десятка револьверных патронов, Григорий Семенович стал не спеша вынимать из них пули.
— Ты, Василек, пойми. Не все в мире так однозначно. Вот конь, например, или собака может из болота воды попить. И ничего ей не будет. А ты выпей… Потом неделю животом маяться будешь.
— Так тут… это… — не нашелся, что сказать Василий.
— Вот и здесь примерно то же самое. Обычным людям такие пули вреда не принесут, а вот если ты одичал настолько, что готов в зверя превратиться, тут эти пули в самый раз…
Неожиданно где-то во дворе началась кутерьма.
А потом послышался крик:
— Сбежал! Сбежал!
— Что там? — встрепенулся Василий.
Он хотел уже вскочить, побежать. Может, там, во дворе, и в самом деле кому-то нужна помощь, но комиссар остановил его.
— Ты, Василек, не спеши. Они сами там разберутся. Ты лучше смотри, как пули делать. Заклятие повторяй. Чую, пригодится тебе это искусство. Не раз еще столкнешься ты на своем пути с волками в человеческой шкуре.
— Но…
— Да не волнуйся ты так. Это, скорее всего, твой перебежчик удрал…
— Я же чуял, что он контра! Надо было сразу его к…
— Не контра он, а душа заблудшая. Я тебе уже говорил.
— Эй, Григорий Арсеньевич, неужто в Питере все комиссары так рассуждают… Поповство какое-то. Непонятно, как тогда революцию делали!
— Ну почему же, — протянул комиссар, не отрываясь от работы. — Мир, он ведь не черный и не белый, он множество оттенков разных имеет. И если ты станешь все на белое и черное делить, то придется тебе половину людей на Земле перестрелять. А подумай лучше, ради кого ту самую революцию делали. Вот ради таких людей и делали… Да, кто-то из них верит в идею Мировой революции, а кто-то и нет. И если это не враг лютый, то ты, прежде чем к стенке ставить, попробуй человека в своей правоте убедить.
— Красиво вы говорите, — с обидой вздохнул Василий. — Только сдается мне, что Прохор этот подослан был, чтобы отряд в ловушку заманить.
— И такое возможно, — согласился комиссар. — Вот почему мы поедем с разведотрядом. Если ловушка, отобьемся, вырвемся. А нет, бандитов задержим, выследим.
— Да мы уже один раз… — и перед мысленным взором Василия вновь встала его родная мертвая деревня. Где в избах и на улицах лежали люди с вырванными сердцами. И еще стеклянные глаза брата, который уже умер, но все еще цеплялся за него рукой, сведенной в предсмертной судороге.