Жизнь на льду
Палаток таких несколько. Они стоят за чертой лагеря, и каждый день остекленелыми от мороза руками я вешаю в них две-три работы. На днях я не заметил, как сошла кожа с левой щеки и кончиков нескольких пальцев. Сходит она безболезненно, но потом эти места сыреют и обмораживаются дальше и дальше, пока не покроются черной корочкой. Иногда, особенно на ветру, пальцы перестают слушаться и приходится надевать рукавицу, но в ней не чувствуешь черенка кисти. Тело тоже промерзает и начинает болеть. Все это отвлекает, но этюд надо кончать. Тут ничто не повторяется, а ты приехал работать, приехал за материалом. Организм часто на пределе. Кто не мерз, тому трудно понять, чего стоит за час-полтора вырвать у природы хоть небольшой этюд. А тут еще надо бороться со стынущей краской, тратить время и тепло, доставая из-за пазухи тюбики с ней.
Трудно? Очень трудно! Но зато как дороги эти натурные работы. Разложенные на полу в Москве, в мастерской, они унесут художника в мир, где живут герои его картин. И, отрешившись от всего, погрузившись в воспоминания, он будет писать, чувствуя правду на конце своей кисти. Но это потом, а сейчас — как чудесно греет тепло нашего домика и дружба, сдобренная шутками. В нашем домике хозяев двое. Маленький крепыш Василий Иванович, попросту Вася, и худой, статный Сергей Максимович. Вася изучает природу живьем, трогая ее руками. В этом ему помогают снегомеры, метеобудки и всевозможные градусники. Их он втыкает всюду, куда только может, — в снег, лед и воду, когда удается до нее добраться. А Сергей Максимович, человек пожилой и обстоятельный, имеет в своем распоряжении отдельный домик со сложными устройствами внутри и подвижной металлической конструкцией на крыше. Он аэролог и наблюдает за полетом радиозондов.
Вася любит тепло. Любовь эта идет у него от детских лет, когда в Донбассе он бегал босиком, обжигая пятки, по нагретой солнцем земле. И теперь, живя в снегах, вернувшись вечером с метеоплощадки, он раскочегаривает угольком нашу маленькую керамическую печку так, что входящие говорят:
— Ну и Ташкент у вас, братцы!
Спать мы ложимся соответственно с температурой поверх спальных мешков. Близко к полуночи возвращается с вахты Сергей Максимович и первым делом молча вытаскивает из стены круглую затычку-форточку. В отверстие ехидно вползает из снежного тамбура струя белого, морозного пара, и мы с Василием Ивановичем срочно спасаемся в наши собачьи мешки. Действия нашего морозоустойчивого товарища не вызывают у нас ни негодования, ни нареканий, и только изредка в воздухе повисают довольно едкие замечания. Но они пропадают обычно зря. Видимо, тот, в кого они были нацелены, думает про себя, что каждый шутит по-своему.
Стоит полный штиль, холод все усиливается, однако, не зная, сколько градусов, можно выйти ненадолго без ватника, в одной кожанке со свитером и меховых брюках до подмышек. По этому поводу Вася вспоминает:
— Как начали станцию ставить, выгрузились в спешном порядке. Самолет ушел. Мороз. Ветер. Руки ко всему так и привариваются. Термометра нет. Решили — градусов тридцать шесть будет. Уже почти все палатки собрали. Скоро лагерь обозначится. Тут в ящике термометр попался. Смотрим — минус пятьдесят два. Сразу все позамерзали. У ребят все из рук валится. Лучше бы не знать…
Сейчас градусами интересуются только метеорологи — у них служба такая.
Мы сегодня радуемся безветрию. Однако к вечеру тем, кто на улице день провел, захотелось сесть к печке поближе. Ухожу и я к Васиной раскаленной печурке, в наш домик. Снимаю груз "климатической одежды" сажусь и слушаю, как оседает лед в бачке на конфорке да постукивает о стенку провод. Жди пурги. Не зря над уличными лампами световые языки вверх потянулись, напоминая огоньки свечей. Временами, точно рассыхаясь, щелкают, сжимаемые морозом, щиты нашего разборного жилища. Дремотно. Мы с Васей молчим, разнеженные теплом. Вздрагиваем, когда Сергей Максимович с аэрологами бухают ногами в тамбуре и возятся, доставая что-то из ящиков. У них сегодня в водородной установке для радиозондов понамерзали ледяные пробки, и все ученые мужи срочно утепляют свое хозяйство — одной химии с Арктикой не совладать, сколько бы ни выделялось в бочках-ретортах тепла. Уже засыпая, слышим, как Сергей Максимович ворчит раздеваясь и растирает над печкой лицо и руки: