— Довольно бы распекать, — спокойно проговорил Костя Байкин. — Ну, задержались, так что? Конец света? Вчера ведь на полтора часа позже ушли. Любишь ты, Беседин, власть показать. Медом тебя не корми...
Беседин прищуренными глазами окинул маленькую фигурку Кости, вытащил зажигалку, чиркнул, поджег потухшую папиросу и только после этого сказал:
— Конец света не произойдет даже тогда, товарищ Байкин, когда нас с вами на кладбище отбуксируют. Понятно? А насчет вашей реплики могу сказать: пока бригадир я, я и буду командовать. Вопросы ко мне есть?
Байкин махнул рукой:
— Хватит. Работать надо.
Беседина взорвало. Он ударил кулаком по ладони, закричал:
— Я буду решать, когда хватит. Я! И никому не позволю устанавливать свои порядки! Чем мы заслужили славу? Горбом! Горбом, понятно?! Так что ж теперь — все к черту? Не выйдет! Не позволю. — Он вдруг перешел на шепот. — Или, может, я вам уже не подхожу? А? Так, пожалуйста, завтра же могу пойти к начальнику и сказать: «Беседин больше не бригадир. Довольно». Хотите этого?
Молчание длилось слишком долго. Беседин опять спросил:
— Не подхожу, может, а? Другого хотите?
— Ну что вы, Илья Семеныч? — тихо проговорил парень с каким-то неприметным лицом. — Куда ж мы без вас?..
Марк и раньше обратил внимание на этого парня. Когда Беседин распекал остальных, этот смотрел на бригадира безотрывно, все время кивая головой, точно поддакивая. «Подхалим», — подумал про него Марк.
— Вы можете высказаться и громче, товарищ Езерский, — обратился к нему Беседин. — Я слушаю вас.
— У него от страха голос пропал, — усмехнулся Байкин. — Может, тебе водички дать, Харитон?
— Я и без водички скажу. — Езерский зло посмотрел маленькими черными глазками на Костю, часто-часто заморгал. — Ты вот храбришься, а подумал над тем, что будет, если Илья Семеныч уйдет? Что будет, а? Молчишь? Не знаешь? А я предвижу. Поставят, к примеру, бригадиром тебя. И что получится? Будут говорить: «Бригада Байкина». А кто такой Байкин? Кто его знает, этого Байкина? Сейчас становится, к примеру, на прикол англичанин. Капитан идет к начальнику и начинает: «Есть сварочные работы. Срочно. Прошу бригаду Беседина». Правильно, товарищи? Правильно! И нас бросают на аврал. А что такое аврал? Это вот что! — Езерский быстрыми, почти неуловимыми движениями потер большим пальцем по указательному. — Правильно?
— Правильно! — сказал Байкин. — Ты и во сне рубли считаешь. Кто тебя, жмота, не знает!
— Я; между прочим, не слыхал, чтобы, к примеру, Байкин хоть раз от рублей отказывался, — ядовито заметил Езерский.
Беседин неожиданно взмахнул рукой:
— Хватит! Ты, Харитон, неправ: Байкина тоже знают. И Думина знают, и Андреича, и Баклана... Всех знают в нашей бригаде. Всех! Потому что бригада на виду. Каждый из нас своим горбом славу завоевывал. И говорю вам последний раз: если работать — так работать. А нет — Беседин дело себе найдет. На этом дебаты сейчас закончим. Вот тут новый товарищ к нам пришел — Марк Талалин. Сварщик. Тоже докер — с юга приехал. Знакомьтесь.
Первым к Марку протиснулся Харитон Езерский, протянул ему руку, но Думин, возвышаюпщйся над Харитоном почти на полметра, бесцеремонно оттиснул его, сказал Марку:
— Климом меня зовут. А вот это — Костя Байкин, это — Дима Баклан, птицы такие, конечно, и на юге водятся. Вот этот, огненный, — Андреич. Андреич, как твоя фамилия?
— Закостиневсков, — ответил рыжий сварщик.
— Слыхал, Марк? Проще десяток шпангоутов приварить, чем выговорить такое. Ты его по-нашему — Андреич. Он привык. Как у вас там, на юге, сейчас — тепло?
— Тепло, — ответил Марк. — Теплее, чем здесь.
— Ничего, привыкнешь и к нашему климату. Человек ко всему привыкает...
Беседин сказал:
— Ну, пора. Айда все по местам.
Он дождался, пока последний сварщик спустился в трюм, протянул Марку записку:
— Иди прямо к начальнику цеха. К начальнику, понял? К Борисову. В отдел кадров — потом. Может случиться так, что наткнешься на парторга, ему записку не отдавай. Неприятный тип... Бывший летчик, а корчит из себя божью коровку. И недолюбливает меня — почему, сам не знаю. Безрукий он, комиссар наш, — узнаешь сразу. Ты все понял?
— Все понял, — ответил Марк.
— Ну, давай. На работу завтра к семи. Начинаем-то по правилу с восьми, но...
— Я все понял, — повторил Марк.
3
Он шел вдоль берега и как бы впитывал в себя все звуки, рождающиеся на кораблях и реке. Ему вдруг захотелось сейчас же, вот в эту минуту, окунуться в беспокойную жизнь докеров, слиться со всеми этими звуками, к которым он привык почти с детства и без которых не мог существовать. Гудки катеров, сигналы автокаров, выкрики людей и шум реки — все это казалось знакомой песней, близкой и понятной. Вчерашние тревоги отступили как-то сами по себе, поутихла душевная боль. «Все будет хорошо, все будет хорошо», — думал Марк.
...В кабинете начальника цеха сидели двое: один — в расстегнутом кожаном реглане, уже стареньком, изрядно потертом, другой — в сером комбинезоне, тщательно отглаженном и застегнутом на все пуговицы. Из-под воротника комбинезона виднелся узел галстука.
Оба сидели на диване рядом, и Марк, прикрыв за собой дверь, остановился в нерешительности. Тот, что был в комбинезоне, спросил:
— Вы к кому, молодой человек?
— К начальнику цеха, — ответил Марк.
— Я начальник цеха... По какому делу?
Марк подал записку от Беседина. Начальник скользнул по ней взглядом и сразу протянул человеку в реглане:
— Смотри, Петр Константинович, Беседин не только мастер высшего класса, он еще и прекрасный организатор. — Начальник рассмеялся. — Мы тут ломаем с тобой головы, где раздобыть хоть одного сварщика, а Беседин...
Марк заметил, что Петр Константинович взял записку левой рукой и, прежде чем поднести ее к глазам, легонько прижал к груди и .распрямил. Правая его рука лежала на коленях. Красивые, чуть бледные пальцы были неестественно согнуты.
«Протез, — подумал Марк. — Это, значит, парторг».
Перехватив взгляд Марка, Петр Константинович сказал без улыбки:
— Чужая.
И только после этого прочитал записку бригадира.
— Давно работаете сварщиком? — спросил начальник.
— Давно, — ответил Марк.
— О-о! — начальник взглянул на парторга, весело подмигнул ему и указал Марку на стул. — Садитесь, молодой человек, садитесь. И знаете что, расскажите-ка о себе немножко... Откуда вы, где трудились, как попали к нам на Север... Послушаем, Петр Константинович?
Марк сел и опять, как-то совсем невольно, посмотрел на неживую руку парторга. Потом перевел взгляд на его лицо. Петру Константиновичу было, наверно, лет сорок. Смуглый, с густой черной шевелюрой, с высоким лбом и тяжеловатым подбородком — лицо его можно было бы назвать красивым и мужественным, если бы не глаза. После контузии в сорок четвертом они у него долго слезились, потом это прошло, но глаза всегда оставались чуть влажными. В них затаилась какая-то душевная боль. От этого и лицо казалось постоянно грустным. Человек, впервые встретившийся с Петром Константиновичем, невольно начинал ему сочувствовать. Петра Константиновича Смайдова это раздражало, но он умел свои чувства носить в себе. Это было отпечатком бывшей профессии летчика: на земле часто не хватало времени излить перед близкими людьми душу и приходилось разговаривать с самим собой, когда и земля, и люди оставались далеко.
Все это не значило, что Смайдов был замкнутым и нелюдимым, каким он некоторым казался. Был он обыкновенным человеком, если не считать необыкновенными многие его личные качества, присущие людям такого склада, как он.
...Марк рассказал о себе и показал свою трудовую книжку.
— Хорошо. — Начальник подвинул ему чистый лист бумаги и ручку. — Пишите заявление. Так и пишите: прошу направить в бригаду Беседина.