Может быть, я не хотел понимать всего полностью!..
Потом она читала мой дневник. Я следил за выражением ее лица. Слишком привыкло оно быть скованным!.. Только легкую печаль мог я уловить на нем…
— Вы лучше меня, Рой, — вдруг сказал она, недочитав рукописи, задумчиво глядя в чащу.
Такого приговора я, признаться, не ждал. Ведь я же изменил ей с Лиз!..
— Я не изменила… но я не знаю, что лучше… — оказала она, словно читая мои мысли.
Она снова взяла книжку, отодвинулась от меня. Она продолжала читать.
Мне было жарко, и меня бросало в холод. Преступник хоть не видит лиц своих судей, когда они пишут ему приговор. А я не мог оторвать взгляда от столь дорогого для меня, чем-то изменившегося, но, быть может, еще более прекрасного лица моего безжалостного судьи.
Я старался прочесть на ее лице то, что читала она в дневнике… Мне казалось, что я вижу ее смущение, удивление, гнев, радость… Но чаще я видел на нем грусть… Почему она так грустила? О ком думала? Кажется, не обо мне…
В одном месте Эллен отложила книжку и, задумчиво глядя в чащу, сказала:
— Как сложна жизнь… Можно ли в судьбе отдельных людей увидеть судьбу человечества? Всегда ли счастье одних совпадает со счастьем всех?
Я ей ответил, что касается меня, то я сейчас один счастлив за весь мир.
Она улыбнулась. Мне показалось, что она может простить меня.
Быстро просмотрев окончание книги, Эллен внимательно прочла последние страницы и обеспокоенно спросила:
— Она в самом деле улетает на космическом корабле к Юпитеру?
— Да. Она назвала его «Петрарка».
— Но ведь у нее же нет подготовки.
— Она с этим не посчитается…
— Рой…
— Да, Эль!..
— Я теперь понимаю, за что вас можно любить.
Едва ли у меня было выражение лица мыслителя.
— Я прежде думала, что любить можно только вопреки всему.
— Любить по-яастоящему, это, наверное, не думая как, — пробормотал я.
— Может быть, и так, Рой, но… Но разве вы имели право все это публиковать? — печально спросила она.
— Они настояли на этом. И Рыжий Майк… Он руководит предвыборной борьбой…
— Ах, боже мой! Какое отношение могут иметь эти интимные подробности к предвыборной борьбе!.. — почти гневно воскликнула Эллен.
Я не стал ей возражать. Я рискнул поцеловать ей руку. Неужели она простила мне «Монну Лизу»?… Или у нее было еще что-то на сердце?
Когда я смогу понять ее во всем? И должен ли я это делать?…
Мы и не заметили, как нас окружили негры. Оказывается, они узнали во мне «ядерного комиссара» и выражали сейчас свои чувства. Они принесли Эллен букет орхидей. Это был букет огня, словно пляшущего, как в пылающем костре, с бегущими оттенками пламени, с мерцающими бликами раскаленных углей. Это были пьянящие огни орхидей, от которых, как от счастья, кружилась голова. Вернее сказать, могла бы кружиться моя бедная голова…
Эллен обрадовалась цветам. Если бы она так же обрадовалась мне!.. Она обняла чернокожего, который принес ей цветы. Остальные радостно загалдели. Я хлопал их по голым лоснящимся плечам и расспрашивал о своем старом приятеле, эбеновом Геракле. Но они не понимали. Они были возбуждены и веселы. У них ведь тоже произошли большие события. Старое двоедушное правительство, распродававшее свою страну организации «SOS», было свергнуто. Сейчас к руководству пришли новые люди. Нам с Эллен уже было пора. Давно прошло время, которое отпустил нам добряк Терми.
Симпатичные негры вывели нас короткой тропой к ожидавшему автомобилю.
Мы мчались по великолепному шоссе, разгороженному по средней линии кактусами, и молчали. Как важно было для нас растопить лед, разделивший нас…
И снова я оказался у босса. Нас уже ждали там Терми, его помощники и седая русская, оказавшаяся знаменитым хирургом, спасшим Сербурга и Эллен. В самолете они привезли и свою диковинную аппаратуру, хирургический пантограф с кибернетическим управлением, нейтршшвый микроскоп…
Я подумал, что мой бывший босс велик даже в своем смертельном недуге, если ради него из коммунистической России доставили все это! Мы ждали на веранде.
Миссис Амелия выкатила кресло с мистером Джорджем Никсоном.
При солнечном свете он был еще страшнее. Он смотрел на всех остановившимися, подозрительными глазами.
— Хэлло, сэр! — сказал профессор Терми. — Как видите, я держу свое слово.