— Не надо было мне это рассказывать, — сказала она, опустив голову.
— Вы не любите березки?
— Напротив. Я люблю березки и ненавижу асфальтовые шоссе. Презираю рельсы, топоры и пилы. Я бы жила… Как это сказать… Жила бы в вигваме среди тайги, ходила бы молиться в скит, слушала бы, как журчат ручьи, и даже не срывала бы цветов…
— В тайге много мошкары. Не представляю вас в наряде раскольницы. Вы — и вдруг кокошник на голове!..
— Меня зовут Леной. Дедушка любил, когда я надевала русский сарафан. Он называл меня боярышней. Я хотела бы… и я могла бы быть такой, как боярыня Морозова. Но я никогда не видела картины Сурикова.
— Почему же? — удивился Буров.
— В Москве не была, — просто ответила она.
— Значит, так бы и держали вверх два пальца, отправляясь на казнь?
— Да. В розвальнях.
Он задумался:
— А ведь есть другие примеры силы русских женщин.
— Я же сказала, дедушка звал меня боярышней. Ну, теперь мы познакомились. Я знаю, какой вы…
— А я знаю, кто вы. Вы — березка… Надо только суметь в вас заглянуть.
— Попробуйте, — дерзко сказала она, смотря снизу вверх в его лицо.
Видимо, он совсем неправильно понял ее, может быть, хотел наказать за дерзость. Никогда впоследствии он не мог объяснить своего поступка, но схватил ее за плечи, притянул к себе и поцеловал, как ему казалось, в призывно открытые губы.
Она вывернулась и ударила его звонко по лицу, а в следующую секунду он почувствовал нестерпимую боль, согнулся пополам, сдержав стон.
Да, она применила болевой прием, наверное из джиу-джитсу, о котором ему приходилось только слышать… И вот он, слабый, поверженный, ухватился за поручни, почти повис на них, а она, не удостоив его взглядом, прямая, как деревце, пошла прочь.
Буров едва пришел в себя, пристыженный и оскорбленный. Вытирая холодный пот со лба, он поплелся вдоль реллингов, страшась встретиться с кем-нибудь. Тяжело дыша, он все же остановился около иллюминатора кают-компании, осторожно заглянул в него.
Окруженная молодыми людьми, Шаховская шутила там и смеялась, сидя за роялем.
Ему стало до отвращения плохо. И не только от физической боли… Как он мог дойти до этого, так говорить, так поступать с незнакомой женщиной, даже не зная кто она!..
Крадучись, он пробрался в свою одноместную каюту и бросился на койку. Будь у него коньяк, он напился бы до бесчувствия. Но пойти в буфет он не решался…
Что за женщина, черт возьми!.. Ангел, сирена или стерва!.. Сочувствует льдам и раскольникам. Боярышня, а бьет, как в полицейской школе. Но хороша!
Утром Буров не вышел к завтраку. Он разузнал что мог о своей спутнице и ужаснулся. Они оба оказались физиками и ехали в одно место!.. Вот это да!.. А он-то вещал о гипотезах!..
Позавтракав у себя в каюте, он вышел на палубу.
Шаховская вела себя как обычно. Облокотившись на реллинги, любовалась льдами за молом, волнами впереди, веером солнечных лучей, пробивавшихся из-за туч, болтала с пассажирами, но больше стояла одна.
Буров не решался подойти к ней.
На следующее утро, еще при свете звезд она уже стояла на носу корабля, а он тайком наблюдал за ней из-за переборок.
Когда она проходила в кают-компанию, он прятался, как мальчишка.
После обеда она опять стояла на баке.
По мостику расхаживал капитан Терехов. Буров поднялся к нему. Капитан сказал, что в Проливах академик пришлет береговой катер за своими физиками.
Занятый своими мыслями, огорченно вспоминая о вчерашнем, Буров не сразу обратил внимание на грохот и шипение, заметил только странную вспышку зари. И тут понял, что гребные винты закрутились в обратную сторону.
Он оглянулся и невольно отпрянул назад. Ему показалось, что огненный водопад рухнул с неба на море.
И тут по настилу запрыгали горячие камни.
Выскочившие на палубу перепуганные пассажиры кричали, в панике бежали куда-то, сталкивались и поворачивали обратно, ища спасения от огня и камней.
Теперь Буров уже понял, что огненный смерч вырывается со дна моря. Как здесь мог проснуться подводный вулкан? Впрочем, острова-то тут все вулканические…