— Первые наброски картины позволяют думать,что художник во время работы над картиной видел мрачный кортеж смертников 1881 опода. Через Петербург тогда провезли повозки, на одной из которых спиной к лошади сидела на скамейке Софья Перовская с доской на груди, где было написано: «Цареубийца». Первый набросок боярыни Морозовой художник сделал тоже с доской на ее груди, лишь впоследствии убрав ее.
Дедушка! Ты только подумай! Героиня, которую ты мне ставил в пример, оказывается, списана с цареубийцы!…
— Софья Перовская,прикованная цепью за руки, ноги и туловище к скамье, была в черном арестантском одеянии, на голове ее был черный платок в виде капора,как и на этом этюде,- девушка указала на другую стену зала, где развешены были эскизы к большому полотну.- На ее бледном лице, как говорили, играла уничтожающая улыбка, глаза сверкали. Очевидец записал: «Они прошли мимо нас не как побежденные,а как триумшиаторы, такой внутренней мощью, такой непоколебимой верой в правоту своего дела веяло от их спокойствия».
Я не мопла стоять, опустилась на стул, который кто-то подвинул мне. С кого мне брать пример? С цареубийцы? Ведь ты так гордился родством с царствовавшим домом!…
— Вам нехорошо?- спросила меня незнакомая красивая женщина.
Я кивнула головой.
— Я провожу вас, вы позволите? В каком отеле вы остановились? В «Украине»?
Я вышла на воздух вместе с нею,она окликнула такси.Мне не нужен был отель, я остановилась на квартире своей руководительницы,которая жила вместе с дочкой и с мужем-летчиком, постоянно отсутствовавшим. Но н все же села в такси.
Я позволила себе быть несобранной, воображая, что не занята сейчас делом!
Какая это бышва страшная ошибка!…
Мы обменялись с невнакомкой несколькими фразами, и вдруг я поймала себя на том, что говорю по-английски. Она была американкой из той группы, которую привела к картине девушка в очках. И теперь она вела меня в отель «Украина», воображая, что я такая же, как и она, туристка.
— Как вам нравится наша Москва?- спросил на хорошем английском изьике шофер такси.
Я поразилась его произношению. Моя спутница приняла это ікак должное и ютала выражать восторг: ей понравился Кремль, Оружейная палата, она пленена университетом,мечтает поступить на последний курс, она окончила Колумбийский университет.
Я спросила шофера,какое он имеет образование,так владея английским языком.
Шофер ответил, что высшее.
— Вам не удалось найти работу по специальности?- удивилась моя спутница.
Мы стояли перед красным светофором, и шофер мог обернуться. У него были тонкие черты лица, он носил очіки в модной оправе. Он улыбнулся.
— Нет,-сказал он,-я работаю по специальности, Я химик-почвовед.
— Простите, мы все же не донимаем…
Шофер рассказал об удивительном обычае, зарождавшемся в этой непонятной стране, в которой, по словам химика-шофера, многие якобы хотят быть учеными, писателями, художниками… Молодежь поставила вопрос о том, кто же должен заниматься тяжелым физическим трудом, который пока требуется, и обслуживать других? Ведь у всех здесь равные права заниматься трудом чистым и приятым. И вот среди молодых людей нашлись многие, пожелавшие в свободное от основной работы время выполнять самый обыкновенный обслуживающий труд: кто-то работает на канализации, кто-то ухаживает в больницах за больными, кто-то спускается в шахты, а наш знакомый водит такси.
— Мне это доставляет радость,удовольствие. Я люблю водить машину,- говорил он.- Но я и ремонтирую ее…
Он снова удивил нас, отказавшись взять плату за проезд. Плата за проезд у них отменена давно на всех видах городского транспорта, в том числе и за такси.
Мне стало неловко.
— Неудобно,- сказала я,- что мы взяли такси. Мы могли бы доехать на автобусе.
Моя спутница тоже была смущена.
— -Конечно, такси берут, когда торопятся или когда едут с вещами. Но ведь вы иностранки,- извиняюще сказал нам на прощание шофер и уехал.
Моя спутница настояла, чтобы я зашла к ней.
— Меня все удивляет здесь,- говорила она, когда мы поднимались на лифте.- Автомашинами здесь пользуются, как у нас лифтами.
Хорошенькая лифтерша улыбнулась.
Американка снимала в отеле неуютный трехкомнатный номер.
— Мне уже не по себе здесь,- говорила она,переодеваясь.-Я не сразу понила, что номера в отелях здесь бесплатные, как и квартиры для всех… Платить нужно лишь за роскошь, за лишнее, чем не принято здесь пользоваться.
Американка обязательно хотела,чтобы я пообедала с нею, но я боялась сидеть в ресторане с иностранкой, достаточно я уже допустила оплошностей.
Решили обедать в номере, имея в виду мое недомогание. Ей не хотелось утруждать меня принятым здесь повсюду самообслуживанием. И она позвонила.
Пришел благообразный официант с лицом мыслителя.Мы уже готовы были принять его за профессора, отдающего дань общественному долгу, но он оказался обыкновеннм официантом, почти не говорящим пю-английски.
Я не решилась выдать свое знание русского языка,и мы объяснились с официантом с большим трудом.Американка просила подать самые дорогие кушанья и напитки.Она хотела щедро платить за услуги в стране,где принято обслуживать себя самим.Когда дело дошло до армянского коньяка и шампанского, официант наконец Bce понял.
Я не помню, когда я пила крепкие напитки.Кажется, только после катастрофы в Проливах…
Моя новая знакомая пила очень много.
— Зовите меня просто Лиз,- сказала она,- Я вовсе не туристка. Я приехала сюда потому, что не могла не приехать.
— Вы из Штатов? — осторожно юпросила я.
Она отрицательно покачала голошей, смотря в налитую рюмку. Потом подняла на меня глаза:
— А аы?
— Я уезжаю в Штаты,- не задумываясь ответила я.
— Я много пью, потому что… потому что видела такое… Я не хочу, чтобы вы видели что-нибудь подобное.
У меня закралось подозрение:
— Вы из Африки?
Лиз кивнула головой,показала глазами на спальню, одна стена которой была огромным шкафом.
— У меня там висит защитный противоядерный костюм… У него, у того ученого, тоже был костюм, но он выглядел в нем не как в марсианском балахоне, а элегантно. У него был щит в руке, которым он прикрыл целую страну. Я могла пойти за ним на край света. И вот я здесь.
— Вы видели ужас?- спросила я.
Лиз кивнула головой.
— Вы знаете,- сказала она,- смертельный ужас очищает, перерождает… Я внала одного журналиста. Я мечтала разрубить его пополам. Одна его половина злобно измышляла… Это он придумал, будто дикарской стрелой были нарушены женевские соглашения об отравленном оружии, это он придумал теорию второго атомного взрыва.Но, к счастью,у него была вторая половина.Я не хотела бы поверить, что это он придумал то, о чем кричат сейчас наши газеты.
— Простите, Лиз, мне не удавалось здесь следить за нашими газетами.
— Ах, боже мой!- с горьким сарказмом сказала Лиз.- Все поставлено на свои места.Что такое «ядерный щит», которым коммунисты прикрыли африканскую страну, секрет которого обнародовали, исключив тем возможность применять ядерное оружие? Что это? Высший гуманизм?
— А что же?- нахмурилась я.
— Оказывается, это вовсе не гуманизм, не забота о человечестве, а новый наступательный шаг коммунистов. Они, видите ли, хотят нанести цивилизации последний сокрушительный удар, они лишили «свободный мир» священного оружия, которое до сих пор сдерживало разгул коммунизма, призрак которого бродит ныне по всему миру.
Лиз выпила и со стуком поставила рюмку на стол.
У меня сжалось сердце. До меня не доходил наивный сарказм ни в чем не разбирающейся туристки! Я воспринимала сущность ею сказанного.И я ухватилась за эту ясную сущность, как утопающая за спасательный круг. Так вот каково истинное значение сенсационного сообщения,унизившего, уничтожившего меня!…
— Наши газеты кричат, что теперь мир накануне гибели, ибо нет больше сдерживающей силы атомного ядра,-закончила Лиз.