Даже и ныне в восточной стране Цзе многие люди понимают речь животных. Такое возможно даже при наших ограниченных знаниях. Великие мудрецы древности знали обычаи всех существ в мире и понимали голоса всех зверей и птиц. Они умели призывать к себе животных и наставлять их, словно людей. Истинные мудрецы способны общаться с духами, призывать к себе людей со всех сторон света и собирать вокруг себя и птиц, и зверей, и насекомых, а это означает, что между всеми существами мироздания нет больших отличий в их сознании. Древние мудрецы знали это, а потому не обходили своими наставлениями никого из живущих в этом мире.
В царстве Сун жил человек, который очень любил обезьян и держал у себя целые обезьяньи стаи. Он мог читать мысли обезьян, и обезьяны тоже его понимали. Его семья жила впроголодь, потому что он тратил все свои доходы на обезьян. В конце концов ему стало совсем туго, и он решил давать обезьянам меньше корма. Опасаясь, что обезьяны взбунтуются, он задумал обхитрить их.
— Если я буду давать вам по три ореха утром и по четыре вечером, что вы скажете? — спросил он обезьян. Обезьяны пришли в ярость. Тогда человек сказал:
— А хватит ли вам, если я буду давать вам четыре ореха утром и три вечером?
Обезьяны были очень довольны и быстро успокоились. Точно так же умный человек обманывает глупого. Мудрый своей мудростью заманивает простаков в клетку, точь-в-точь как владелец обезьян поступает со своими животными. Ничего не меняя ни по названию, ни по сути, он умеет вызывать в других то радость, то гнев [23].
Цзи Син-цзы растил бойцовского петуха для государя. Прошло десять дней, и государь спросил: «Готов ли петух к поединку?»
— Еще нет. Ходит заносчиво, то и дело впадает в ярость, — ответил Цзи Син-цзы.
Прошло еще десять дней, и государь снова задал тот же вопрос.
— Пока нет, — ответил Цзи Син-цзы. — Он все еще бросается на каждую тень и на каждый звук.
Минуло еще десять дней, и царь вновь спросил о том же.
— Пока нет. Смотрит гневно и силу норовит показать.
Спустя десять дней государь опять спросил о том же.
— Почти готов, — ответил на этот раз Цзи Син-цзы. — Даже если рядом закричит другой петух, он не беспокоится. Посмотришь издали — словно из дерева вырезан. Жизненная сила в нем достигла завершенности. Другие петухи не посмеют принять его вызов: едва завидят его, как тут же повернутся и убегут прочь [24].
Хуэй Ан пришел к сунскому царю Кану. Царь Кан топнул ногой, кашлянул и сказал грозно:
— Мне по душе лишь отвага и сила, я не люблю тех, кто болтает о человечности и долге. Чему можешь ты научить меня?
— Положим, ваш слуга знает способ сделать так, чтобы любой, сколь бы храбр и силен он ни был, не смог бы ударить и сразить вас, ваше величество. Хочется ли вам узнать этот способ?
— Прекрасно! Вот что я хочу знать!
— Но даже если вас не могут сразить, все же для вас сие унизительно.
Положим, я знаю способ сделать так, что никто в мире, как бы храбр и силен он ни был, даже и помыслить не смел о том, чтобы ударить вас. Положим, я знаю способ устроить так, что никто в мире и думать не будет о том, чтобы причинить вам зло. Положим, я знаю способ заставить каждого человека, мужчину или женщину, любить вас и всячески вам помогать. Все эти три способа лучше отваги и силы. Не соблаговолите ли узнать, что они такое?
— Поистине, вот что хотелось бы мне, единственному, знать!
— Как раз этому учат Конфуций и Мо Ди. Конфуций и Мо Ди стали государями, не имея царства, и управляли, не имея подданных. Все люди в мире, мужчины и женщины, стояли на цыпочках и смотрели в их сторону, вытягивая шеи, желая угодить им и уберечь от невзгод. Вы, ваше величество, владеете десятью тысячами колесниц. Если вы захотите быть таким, как эти мужи, то все люди, живущие в границах вашего царства, будут благоденствовать. Тогда вы намного превзойдете Конфуция и Мо Ди.
Царь Кан не нашелся что ответить, Хуэй Ан же не мешкая ушел.
Царь сказал людям своей свиты:
— Как ловко говорил этот гость! Мне, единственному, и возразить нечего!
Глава III. ЦАРЬ МУ [25]
Во времена чжоуского царя My из страны на далеком Западе пришел кудесник, который мог проходить сквозь огонь и воду, входить в камень и металл, переворачивать горы, поворачивать реки вспять, поднимать в воздух целые города, летать в пустоте и не падать и беспрепятственно проходить через всякие твердые предметы. Не было конца всяким чудесным явлениям, которые он мог вызывать. Но он умел творить превращения не только вещей, но и в мыслях людей. Царь My чтил его, как божество, и прислуживал ему, как господину. Он отвел ему покои в царском дворце, посылал ему мясо жертвенных животных и лучших танцовщиц, чтобы развлечь его. Но кудесник счел царские палаты слишком убогими, чтобы жить в них, блюда с царской кухни слишком грубыми, чтобы есть их, а царских танцовщиц слишком уродливыми, чтобы развлекаться с ними. Тогда царь My построил для него новый дворец, призвав для его строительства лучших мастеров по глине и дереву и лучших знатоков лаков и белил. К тому времени, когда башня была закончена, царская казна совсем опустела. Эта башня высотой в семь тысяч саженей возвышалась над горой Чжуннань, и ее называли «Башней, пронзающей небеса». Царь поселил в ней прекраснейших девушек из областей Чжэн и Вэй и повелел умаслить их волосы изысканными благовониями, вытянуть их густые брови, украсить их шпильками и серьгами, одеть их в тончайший холст, отороченный блестящим шелком из Ци, напудрить их лица и подчернить брови, украсить нефритовыми подвесками и обрызгать их настоем из душистых трав. Он велел им исполнить мелодии «Принимаем облака», «Шесть драгоценных яшм», «Танец Девяти поклонов» и «Утренняя роса», чтобы развеселить кудесника, и поднес ему самые дорогие кушанья. Каждый месяц он подносил кудеснику драгоценные одежды, каждое утро — изысканнейшие яства. Кудесник был по-прежнему недоволен, но все же согласился жить в башне за неимением лучшего.
23. См. гл. II «Чжуан-цзы».
24. См. гл. XIX «Чжуан-цзы».
25. Большинство сюжетов этой главы развивают идею (присутствующую уже в книге «Чжуан-цзы») иллюзорности всякой «данности» опыта и присутствия чего-то «подлинного» в его неосознаваемых глубинах, сокровенном истоке всего происходящего в мире. Осознание жизни как сна не делает даосских авторов пессимистами: в конце концов иллюзия не менее реальна, чем сознание ее иллюзорности. Мудрый просто принимает и то и другое: он живет и присутствующим, и отсутствующим.