Я помолчал малость, привёл мысли к порядку, потом ответил:
– Старейшина этого селения меня Гореславом кличет, а иду я в град Голунь, что на реке Ворскле. Со мной человек один.
– Так идёшь или службы ищешь?
Он говорил со мной как равный с равным. По голосу это легко определить, и потому я не стал от него скрываться.
– Дело у меня, грехи иду исправлять. А как исправлю – поглядим. Может и службу какую присмотрю.
– Что ж, у князя Благояра ныне службу получить не трудно. Если надумаешь, найди воеводу Милонега – так меня люди величают. В моей дружине для тебя всегда место сыщется, – он помолчал, что-то обдумывая. – А до Голуни вместе пойдём.
Он перебросил повод через голову коня и спешился. Ёрш подскочил, хотел принять поводья, но Милонег не доверил. Боевой конь сродни жене, и берегут его едва ли не пуще жизни. А конь у воеводы был добрый: высокий, широкогрудый, грива густая. Сам весь чёрный, будто ночь, а по лбу полоса белая. Красавец! И меч тоже добрый: длинной в три пяди с кувырком, с широким огнивом, чуть выгнутым к лезвию, чтобы лучше сдерживать вражий удар. И яблоко на конце рукояти в виде растопыренной волчьей лапы с одним отломанным когтем. А на клинке, сокрытом ножнами, две зазубрины; глазу они не видны, но на ощупь чувствуются. Я сие знаю, потому как это был мой меч.
7
Тучки наплывали с закатной стороны. Сначала они смешно наползали друг на дружку, кружились в хороводе, бегали, играли, веселились. Глядя на них можно было подумать, что на широкой небесной луговине встретились малые дети и устроили себе забаву. Но потом тучки принялись биться лбами, спорить, ссориться, и от этих ссор начали злиться, темнеть, и вскоре стали походить на кудри своего повелителя – такие же густые и сизые. Но это не гроза, нет. Это тёплый летний дождик. Грибной. Я знаю, какими бывают тучи, когда бог грозы сердится: небосвод заволакивает чёрная пелена, на землю падает тень, внуки Стрибожьи бунтуют, рвут листву с деревьев. Господине Перун грозно рокочет, стучит посохом, мечет молнии. Страшно!
А сейчас я не испугалась. Сейчас светило солнышко, а при ясном лике Дажьбога Перун сердиться не будет – слишком уж сильно любит он сына своего, самого себя в другом воплощении.
Я подставила ладошки первым каплям и улыбнулась. По лицу потекли тонкие струйки, рубаха на плечах намокла, за ворот попала вода. Ой, щёкотно! Дождь пошёл сильнее, забарабанил по палубе: бум-бум-бум-бум! Я взвизгнула – потому что захотелось – и бросилась к мачте, где стоял деда Боян. Он обнял меня, накрыл полой плаща и ласково погладил по щеке. Я доверчиво приникла к его груди, замерла. Хорошо всё-таки, когда кому-то есть до тебя дело. Как деду Бояну, например, или Добрыне. Добрыня, кстати, промокнуть не боялся. Он носился по палубе, от борта к борту, и прыгал, хватая капли зубами. Хозяин лодьи что-то пробурчал в усы, но прикрикнуть на разыгравшегося пса не посмел, ибо знал, что деда Боян Добрыне благоволит.
Я забыла сказать: деда Боян и есть тот самый волхв, которого я встретила на дороге. Он оказался совсем не таким плохим, как я подумала вначале. Наоборот, отнёсся ко мне, будто к любимой своей внучке. Он пожалел меня, отвёл на гостевой двор, где нам с Добрыней отказали в приюте, и велел хозяину накормить нас. А потом наказал купцу снарядить лодью в град Голунь. Купец перечить не посмел, не по силам ему, никчёмному, волхву прекословить, и сделал всё, как деда Боян потребовал. Я, правда, не поняла, почто мне в Голунь надобно, но спрашивать не стала. Деда Боян знает что делать.
Вот так и получилось, что сейчас я мокла под дождём на лодье. Нет, уже не мокла. Как я сказала, деда Боян прикрыл меня своим плащом. Мок Добрыня, которому дождь оказался в большую радость. И ещё мок хозяин лодьи, купец Своерад. Но вот он дождя совсем не замечал, ибо был очень зол на меня, на Добрыню и на деду Бояна.
Ну и Дажьбог с ним, пущай злится. Мне до его злобы, как ёжику до бани. Меня сейчас другие вопросы беспокоят. Я вот думаю: откуда это деда Боян имя моё домашнее знает? Ведь у нас как – у нас, у славян, два имени есть. Одним тебя нарекают при рождении, и его знают только батюшка с матушкой и самые близкие родичи. Никогда и ни за какие коврижки не назову я чужому человеку своего домашнего имени. Ну разве что мужу да детям, да на смертном одре, когда скрываться нужды не будет. А ещё есть имя, которое известно всем. Чаще это прозвище. Вот я, например: Милослава – милостивая, славящая. Или Добрыня – добрый. Или этот Своерад, хозяин лодьи, который нам похлёбки пожалел – своим только радуется. Ведала бы сразу, как его прозывают, непременно мимо прошла.