– Что же делать, господин?
Павлиний таращил на меня испуганные глаза, и я загадал: если не моргнёт, пока я считаю до трёх, значит, всё будет хорошо и мы, в смысле я, добьёмся своей цели. Враги наши падут, а меня наградят. А моргнёт… Раз, два, три…
– Что делать, что делать, – передразнил я его блеющий голосок. – Зови Руфуса. К князю пойдём.
В княжеской усадьбе царил переполох. Лет пять назад у нас в Константинополе такой же был. Любимая наложница предыдущего императора потеряла во дворе серёжку. Шуму было! Наложница в рёв, кричит, вены себе вскрою, если не найдёте. Весь город перерыли, три десятка воров четвертовали да три десятка на костёр отправили. Собрались войну хазарам объявлять, ибо евнуху одному привиделось, что серёжку ту хазарский посланник украл. Посланника в котле сварили, а евнуха – что с него взять? – повесили под окнами императора. Но это не помогло. В конце концов, отыскали ювелира, который сделал похожую серёжку, и все успокоились. Перед хазарами извинились, войска в казармы вернули. Через год серёжку нашли. У неё замочек сломался, она слетела и под горшок с пальмой закатилась. А посланника жаль, хороший был человек, тоже в шахматы играть любил.
Я ухватил пробегавшего мимо дружинника за подол рубахи.
– Досточтимый, что у вас случилось?
– А-а-а… – тот махнул рукой и побежал дальше. Похоже, что-то серьёзнее пропажи ювелирных изделий.
Возле крыльца перетаптывался княжеский воевода Перемышль Военежич. Как говорят славяне, лица на нём не было. Морда красная, как у отроков, а взгляд расстроенный. Я сначала не хотел к нему подходить. Перемышль Военежич самый близкий к князю человек, если не считать княгиню и Бабуру. Он захочет, и я наравне с отроками по двору бегать буду. Но потом сопоставил крестик с ноликом и понял, что миновать сего мужа не получится.
– Здрав будь, Перемышль Военежич, – поклонился я ему.
– А, ромей, пришёл-таки.
– Как же иначе? Кнюзюшка Благояр Вышезарович, светоч мой неразбавленный, позвал меня. Мог ли я отказать?
Перемышль Военежич поморщился.
– Ладно, кончай своё словоблудство, не лебези. Слышал, поди, что у нас случилось?
– О том, что княгинюшку отравили?
– Старое. Ныне ночью воры в усадьбу залезли. Сторожу побили, холопа княжеского украли.
Вот оно что, а я-то думал! Так это они из-за одного холопа такую суматоху подняли?
– Ловят?
– Да бес с ним, с холопом. Была бы печаль из-за мальчишки погоню отряжать. Тут другое. Сторожа говорит, что когда воры уходили, средь них Бабура была и девка-знахарка, что княгиню спасла. Мы решили, что ныне они заодно, князь повелел их схватить и к нему на правеж вести. Допытаем правды, а уж опосля колесовать обеих.
А вот теперь уже интереснее. Сухач докладывал, что они по Боровицкому шляху пойдут. Я планировал обогнать их рекой и выйти навстречу от Киева. Устроить в какой-нибудь лощинке западню и перебить. Кроме Милославы, разумеется. Теперь всё менялось. Теперь не обгонять, а догонять требуется. Терять Милославу в мои планы не входило.
– Ох, беда, беда, – схватился я за щёки. – Беда! Могу ли помочь вам чем-то?
– За тем и зван. Не хочет князь, чтоб о сём деле люди проведали. Хочет, чтоб всё тихо было. А у тебя, знаем, ватага в колке за городом прячется.
– Прячется, – закивал я, и подумал: ничего-то от них не скроешь.
– Ну так ты в погоню и отправишься.
– Как скажешь, Перемышль Военежич, дорогой мой человек, как скажешь, – облегчённо выдохнул я. – Поймаю беглецов и к вам приведу.
– Но пойдёшь не один. Милонега тебе в помощь отрядим.
– Бог с тобой, к чему вам тревожиться? Мне своих людей хватает. Милонег, славный витязь, пусть отдыхает, копит силы для борьбы с подлинными врагами.
– Я сказал: пойдёт! – твёрдо произнёс Перемышль Военежич и добавил с усмешкой. – А то мы вас ромеев знаем. За вами глаз да глаз нужен. Вы всё норовите исподтишка да с подковыркой. Дождётесь, надерём мы вам как-нибудь уши.
– Ну, что ты, что ты, Перемышлюшка Военежо… Военеживужичка. Хороший ты, в общем, человек…
– Если дело сделаешь по правильному и ни в чём не обманешь, – не слушая меня, продолжил воевода, – будет тебе от князя Благояра Вышезаровича особая честь и место по левую руку за столом. Ни один ромей такой чести не удосуживался.