Батюшка, наконец, выпустил меня из рук, сказал:
– Ну, пора в обратный путь. Вот уж мать обрадуется, да и бабка вся испереживалась.
Дружинники загалдели, подняли щиты на плечи, Сухач в улыбке расплылся, и только я растеряно повела головой.
– Подождите, – остановила я отца, – как обратно? Батюшка, там Гореслав с ромеем бьётся. За меня бьётся! Надо выручать его. Деда Боян…
Волхв зевнул, посмотрел куда-то в сторону-вверх и сказал равнодушно:
– Гореслав своё предназначение исполнил, не думай о нём больше. Планы ромеевы разрушены, ты домой возвращаешься.
– Что ты говоришь такое, деда Боян? Ты его бросишь? А что с остальными станется? С дядькой Малютой, с близнецами, с Добромужем?
– Что с ними будет, о том лишь боги ведают. Нам в их дела вмешиваться нельзя.
– И то верно, дочка, – поддержал волхва батюшка. – Отныне у нас своя дорога, а у тех русов своя.
– Нет, нет, – продолжала не соглашаться я, – так не должно быть. Мы вместе. Понимаете? Мы – вместе. Гореслав и я. Мы теперь не расстанемся.
– Оставь, пустое это, – начал сердится батюшка. – Он тебя похитил, он ошибку свою исправил, на том дороги ваши расходятся. Он тут остаётся, а мы домой возвращаемся.
Я смотрела на них – на отца, на деду Бояна – и понимала: они не собираются помогать Гореславу. Они уже забыли о нём, он стал ненужным. И тогда я сказала:
– Что ж, батюшка, пусть так и будет, слова твоего не ослушаюсь. Но коли по воле богов да по вашему умыслу Гореслав в том бою погибнет, так я вместе с ним на костёр взойду.
20
Как смотрела на меня ночью Милослава, – так никто ещё на меня не смотрел, и взгляд этот я с собой заберу. Придёт время, и она посмотрит так же на другого, и одарит его улыбкой, но это будет не важно, ибо мёртвые память не имут. Главное, что сегодня мне есть за что у этой западины стоять.
Я велел Борейке развести костёр позадымистей, чтоб ромей его углядел и в иные стороны не поворачивался. Пусть думает, будто Милослава с нами, а уж я постараюсь, чтоб бежать за ней вдогонку охотка у него отпала.
Подошёл Малюта.
– Я у выхода встану, – сказал я.
– Хорошее место, – согласился кормщик.
И в самом деле хорошее. Западина хоть и не глубокая, но края отвесные, даже если кто спрыгнет, то на ноги не сразу поднимется. А стрелы метать не станут, побоятся Милославу задеть. Они же не знают, что её с нами нет.
– Вы дальше вставайте, возле кустов. Как через меня перешагнут, тут уж и встречайте.
– На себя одного удар принять хочешь?
– Ныне всем равно достанется.
– Как скажешь, сын.
Малюта развернулся и пошёл обратно. Я посмотрел ему в спину. Сын. Надо же… А вот мне его отцом назвать никак не получается, даже в мыслях. Я когда с княжьего подворья вернулся, мы отошли к конюшне и поговорили. Я прямо спросил:
– Ты знал?
Он кивнул.
– А почему не сказал? Думаешь, отверг бы тебя? Или считаешь, изгоем жить легче?
– Мать твоя просила не говорить. И меня просила, и Благояра. Я слово сдержал.
Это верно, сдержал, да только кому такая сдержанность нужна? Тяжело… Тяжело всю жизнь считать отцом не того человека. А Малюта знал, с самого первого дня ведал, кто я, и ему, наверное, ещё тяжелей приходилось. А Милонег… Я когда из дома ушёл, он совсем ребёнок был, от матери далеко отойти боялся, а ныне по душу мою идёт. Брат…
Ромей ждать себя не заставил. Борейка такой дымогон устроил, что тот примчался, будто на пожар. Я надеялся, он снова поговорить захочет. За разговорами время течёт неспешно, глядишь, к полудню бы наговорились, а там пусть ищет Милославу сколько угодно. Но случилось по-другому. Первыми к западине вышли наёмники – десятка три отчаянных головорезов. Встали кучно, впереди черноволосый угр. Я сразу его узнал. Широка наша земля, да разойтись между собой не получается.
Угр тоже меня признал. Оскалился, потянул топор из-за пояса. Я было решил, что он сам в сечу кинется – грозился же при первой встрече убить, пусть исполняет угрозу – но нет, лишь кивнул в мою сторону, и тот час двое молодых ухарей ринулись вперёд. Один закричал дико, напугать меня хотел. Видывал я таких крикунов раньше. Пока он размахивался да воздух в грудь набирал, я чуть подался навстречу и чиркнул кончиком меча ему по горлу, и крик перешёл в клёкот. Второй и вовсе проскочил мимо, и пока разворачивался, я рубанул по той руке, что топор держала. Наёмник пошатнулся, открыл рот, пытаясь сказать что-то, да так с раскрытым ртом и повалился.