К сожалению, они не возбуждали его. Черт, член Мейсона даже не просыпался, если только он не думал в тот момент о Джесси. Одно воспоминание о темных глазах, ухмыляющихся губах или сочной заднице, и он становился тверже стальной балки. Мейсон ежедневно мастурбировал на Джесси, иногда по три раза в день, запершись в ванной. Он включал воду и мучил свою бедную руку. Неважно, сколько раз он кончал, бормоча ее имя — нахмуренное лицо во всей красе ясно запечатлелось в его памяти — заканчивалось все одинаково. Как только он видел ее или думал о ней снова, он снова ее хотел.
Мейсон знал, как решить эту дилемму. Парочка погружений в шоколадную киску, и все дела, вот только пока ему это не светило. Мейсон мог поспорить, что девушка втайне наслаждается тем, что снова и снова его отшивает.
К этому моменту он потерял счет тому, сколько раз и как она говорила «нет», но, как мазохист, пробовал снова и снова. И не мог просто обвинить свое медвежье любопытство. Человек в нем нашел ее увлекательной.
— Ты должен быть рядом. В последний раз, когда злодей решил напасть, камер было недостаточно, — сказала ему Джесси, даже не отрываясь от клавиатуры. — Мы усилили защиту, и Фрэнка, этого чертова шпиона, теперь уже нет, но все же не можем рисковать, злодей не должен пройти мимо нас.
— Я понимаю. Но ты не знаешь, о чем говоришь. Они никогда не прекращают.
— Не прекращают делать что? — рассеянно пробормотала она.
— Трахаться. А ты что подумала?
Пальцы, летающие по клавиатуре, замерли и остановились.
— Ты преувеличиваешь. Я имею в виду, они же должны есть, не так ли?
— Иногда они едят во время этого, — проворчал Мейсон. — Это уже похоже на болезнь.
И чертовски раздражает то, что у него этого нет, а очень хочется.
— Не знаю, в чем твоя проблема. Я имею в виду, ты потратил почти двадцать лет, раздражая своих соседей, пока развлекался со своими подружками. Разве ты не должен быть застрахован от женских стонов?
— Во-первых, я не такой старый, — несмотря на свои двадцать восемь с четвертью, он, конечно, уже развеял по миру свою долю спермы. — Во-вторых, одно дело — участвовать в создании стонов, а другое — слушать их. И мы даже не будем обсуждать рычание. В конце концов, это мой брат. Это отвратительно.
— Приятно видеть, что даже у тебя есть какое-то понятие о такте, — ответила она, обернувшись к Мейсону и ухмыльнувшись, отчего ее глаза заблестели.
— Почему мы не можем заставить Виктора понаблюдать несколько ночей? — проворчал он. — Мне нужен хороший четырнадцатичасовой непрерывный отдых. Знаешь, я — медведь, и мне нужен сон.
— Виктор не может сделать это, потому что Чейз сказал, что оторвет голову кому-то другому, и ты это знаешь. Так что хватит дуться, как ребенок, или я принесу тебе соску и приклею ее к твоему рту.
— Я знаю, что еще ты можешь приклеить к моему рту, — вырвалось из него раньше, чем он смог остановиться.
— Да, мою ногу, когда она пройдет через твою задницу. А сейчас, напомню, некоторые из нас здесь работают.
— Ты так груба со мной. — И, Боже, ему это нравится. Напористая, без глупостей и такая сексуальная, что причиняла ему боль, Джесси воплощала все, что он желал в женщине. К сожалению, кажется, она решила противостоять ему.
— Сейчас заплачу. Иди и пожалуйся кому-то, кого это волнует, — сказала девушка.
И все же Джесси не выгнала его, как делала это в самом начале. В первую неделю она сделала все возможное, чтобы заставить его уйти. Она перчила его обед. Била его по голени, почкам и любой другой части тела. Что еще более жестоко — украла у него мед. Назвала его жирным, когда отправила домой, чтобы сделать отжимания и приседания на ночь. Она даже пыталась сказать, что предпочитает женщин. Что ей аукнулось, когда он сказал, что это завело его еще больше.
Независимо от того, сколько раз она вела себя так, как будто он был самой большой занозой в ее восхитительно округлой попке, Мейсон чувствовал, что втайне нравился ей или, по крайней мере, она терпела его присутствие. Он предпочитал думать, что верно первое, хотя бы потому, что заметил ее страстный взгляд, когда она думала, что никто не смотрит. Мейсон даже несколько раз уловил сладкий аромат ее возбуждения. Это давало ему надежду даже тогда, когда она обращалась с ним так, будто он перенес чуму или какую-нибудь венерическую гадость. Невозможно. Его натура перевертыша давала иммунитет.